Центр правовых исследований и развития законодательства

Правовое регулирование как социальный процесс

Г. В. Мальцев, член корреспондент РАН, доктор юридических наук, профессор

1. Социальное и правовое регулирование

Самое  общее  и  вместе с тем  самое  важное, что  можно  сказать  о  праве,  состоит, пожалуй, в  том, что  оно  принадлежит  к  организующим факторам, которые  упорядочивают  и  регулируют  нашу  жизнь. По  природе  своей  право  есть нормативный  регулятор, его  социальное   назначение  проявляется  в  регулировании  той  части  жизненных  процессов, которые  люди  пытаются  сознательно  организовывать, приводить  в  некий  порядок, а  затем  поддерживать, контролировать, сохранять  и защищать  ради  определенных, признанных  культурным  сообществом  целей. Порядок  и  право  связаны  единосущием; там, где  начинается  устройство  порядка, из  хаотического, неустойчивого  состояния  возникают  строго  организованные  ряды  элементов, законосообразные  структуры,  обнаруживаются  ритмы  и  чередования  фаз  развития  какого  либо  процесса, там ощущается  живой  пульс   права  как  самоутверждающегося  порядка, нуждающегося  в  оправдании  и  воспроизводстве. В  сущности, право  есть  образ  порядка, способного себя  поддерживать  и  сохранять,  подтверждать  свое  существование  во  времени  и  пространстве. Правовое  регулирование  составляет  лишь  часть  соционормативного  регулирования  общества, а  это  последнее  представляет   специфический  срез  и  важную  часть  более  широкой  сферы   – социального  регулирования, осуществляемого  на  базе  множества  упорядочивающих  факторов, далеко  не  всегда  сводимых  к  норме, опосредствованных  человеческим  сознанием    либо  действующих  саморегулятивно, то  есть  в  процессах  развертывания  самоорганизующейся   жизни  людей, самобытия   предметного  мира.

До  появления  современных общих  научных  методологий  юристы   слабо  себе  представляли, до  какой  степени  право  и  его  регулятивный  потенциал  зависят  от  состояния  более  широких  сфер  регулирования, частью  которых  оно  является. Полагали (не  все, но  многие), что  закон, если  не  единственный, то  самый  действенный  и  доступный  инструмент  для  изменений  в  общественном  развитии.  Автономность  права  как  регулирующей  системы   преувеличивали  до  того, что право  объясняли  “из  права”, задачи  юридического  регулирования  выводили  из  потребностей  самой  правовой  системы.  Следствиями  подобной  аберрации   представлений, в  основе  которых  находятся  внесистемность  и  однолинейность  подхода, являются, с  одной  стороны,  фетишизация  юридических  средств, максимализм  ожиданий  и  надежд  на  право  как  источник  совершенного  порядка, а  с  другой  стороны  — правовой  нигилизм, возникающий  чаще  всего  в  качестве  реакции  на  неоправданные  ожидания, обескураживающие  последствия   завышенных  надежд  и  просто  на  часто  наблюдаемые  факты  явного  бессилия  закона  в  случаях, где  всё уже “организовано”  и  “урегулировано”  другими  факторами, оказавшимися  здесь  более  сильными, чем  право. Если мы  называем  правовое  регулирование  целерациональным  способом нормативного  регулирования, требующим  высочайшей  квалификации  от  субъектов  правотворчества  и  правоприменения, то  мы  должны  представлять  себе, по  крайней  мере, откуда  право  берет  эти  замечательные  качества, что  надо  делать, чтобы  оно  их  сохраняло  и  совершенствовало. Проблема  упирается,  в  конечном  счете,  в  понимание  того, что  такое  организация,  упорядочивание, регулирование  вообще.

В  этой  связи  сразу  же  возникает  немаловажный  вопрос, в  каком  отношении  правовое  регулирование, равно  как  и  всякое  социальное  нормативное  регулирование,  находится  к  процессам  саморегулирования (саморегуляции) систем, объектов, подвергающихся  нормативному  воздействию. Слово “само-“  в  данном случае  означает, что  система  упорядочивается  автономно  в  соответствии  с  присущими  ей  внутренними  закономерностями  развития, она  самодостаточна  в  информационном  смысле, то  есть  у  неё  имеется  все  необходимое, чтобы  поддерживать  себя  и  успешно  развиваться. Нередко  высказывают  предположение, что не только  природные, но  и многие  социальные  системы способны  достигать   высокой  степени  упорядоченности на  основе  саморегуляции.   Распространенное  ныне  либертарное  поверье  относительно  “великих”  саморегулятивных  возможностей  свободной  рыночной  экономики   сводится  к  требованиям  свернуть всякое  внешнее, особенно  государственное, регулирование, чтобы  рынок  мог  оставаться  самим  собой  и  работал  эффективно. Различие  между  понятиями  регулирования  и  саморегулирования  некоторые  авторы   доводят  до  разрыва  и  противопоставления:  чем  меньше  объект   регулируется  извне, тем  в  большей  степени  он  саморегулируется. Чтобы  системы  могли  более  полно  использовать  потенциал  внутренней  самоорганизации  и  саморазвития, не  нужно, говорят, вмешиваться, давить  на  них  со  стороны, потому  что  грубое  регулятивное  воздействие  на  систему  ломает  хрупкие  структуры  и  разрушает  тонкие  линии   развития, из  которых  складывается  саморегулятивный  процесс. Законодателю  иногда рекомендуют  воздерживаться  от  вмешательства   в  определенную  сферу  общественных  отношений, предоставить  ей  свободно  развертываться  в  пространстве  и  времени, а  уж  сама  система   автоматически  выйдет  на  оптимальные  параметры  своего  развития. Отсюда  проистекают  своеобразный  идеал  и  цель  для  будущего: лучшее  государство  то, которое  как  можно  меньше  управляет, лучшее  право  то, которое  как  можно  меньше  регулирует. Мы  полагаем, что  подобные  представления  о  соотношении  регулирования  и  саморегулирования, а  также вытекающие  из  них  выводы  и  рекомендации, являются  методологически  ошибочными.

Попытаемся  представить  другую  точку   зрения  на  этот  вопрос. Известно, что  все  регулятивные  процессы  в  природе  и  обществе  могут  быть  описаны  в  терминах  организации  и  самоорганизации, упорядочивания  и  самоупорядочивания  динамических  систем. Во  всех  случаях  происходит  движение  внутренних  элементов, идет  непрерывная  перестройка  связей  между  ними, при  которых  система  должна  а) быть  способной   воспринимать  информацию  извне, переходить  в  новое  состояние, б)  сохранять  на  каждом  новом  витке  своего  развития  равновесие, устойчивость. Эти  задачи  достижимы  вследствие  того, что  внешнее  регулирование  и  саморегулирование  являются  фазами  единого  процесса  организации  и  упорядочивания  системы. Одна  фаза  не  может  существовать   без  другой: если  регулирование  не  вызовет  внутри  объекта  саморегулятивных  эффектов, оно  теряет  смысл, а  саморегулирование  без  внеших  направляющих  воздействий  обречено  на  постепенное  затухание, оно, в  конце  концов, замирает. “Вечное  движение”  в  природе  и  обществе  сохраняется  благодаря  тому, что  системы, формируя  среду, детерминируются  и  подталкиваются  действием   многообразных  и  разнонаправленных  сил. Толчок  извне  необходим  любой  саморегулирующейся  системе. Но  что  представляет  собой  этот  толчок? Это  не  просто  кинетическая  энергия, побуждающая  к развитию, но  направляющее  воздействие, которое  исходит  от  факторов  внешней  среды, несет  в  себе  информацию  о  том, как  должна  измениться  система, чтобы   не  выпасть  из  своей  природной  или  социальной  ниши, обрести  оптимальные  параметры  для  будущего  развития. Природа  позаботилась  о  таких  толчках  для  физических, химических, биологических  и  других  систем, в  них  даны  направление, пределы  и  рамки  развития, поэтому  по  отношению  к  системам  они  выступают  как  внешние  регуляторы. “Волчий  фактор”  регулирует  поголовье  зайцев  и  заячью  жизнь  хорошо  известным  образом.  Каждый  толчок  влечет  за  собой  цикл  изменений, который, преодолевая  на  своем пути  линии  развития, происходящие от  других  внешних  импульсов, теряют  энергию, постепенно  ослабевают, а  вся  система  вновь  приходит  в  состояние  равновесия вплоть  до   следующего  толчка  или  импульсов. В  природе  и  обществе  нет  таких  систем, которые  могли  бы  двигаться  только  за  счет  внутренних   энергетических  ресурсов (вспомним   проблему  “вечного  двигателя”), не  нуждались  бы   в  направленном  подталкивании  со  стороны, а  оно, это  подталкивание, есть  первичная  форма  регулирования  динамических  систем, за  которой  следуют  внутренние  саморегулятивные  процессы.  Таким  образом, регулирование  есть  комплекс  воздействий на  систему  извне, исходящих  от  бессознательного  фактора  либо  сознательного  субъекта,  плюс  саморегулирование, развертывающееся  внутри  системы. В  начале  внешний  агент  производит  толчок  и  задает  определенные  параметры  для  системы, а  затем  вступают  в  действие  саморегулятивные  процессы, обеспечивающие  необходимый  эффект.  Именно  от  этих  процессов  зависит, примет  ли  система  заданные  параметры  или  отвергнет  их, выйдет  ли  она  на  путь  прогрессирующего   развития  или  будет  клониться  к  упадку.   Какая  фаза  системной  организации  является  решающей,  трудно  сказать. Природные  системы развиваются  циклически:  в  пору  молодости  они, переходя  от  простого  к  сложному, развиваются  по  восходящей  линии, а  затем  после  некоторого расцвета  начинается  период  регресса, который  характеризуется  несовпадением  фаз  внешнего  регулирования  и  саморегулирования.  Толчки  извне, стимулы  внешней  среды  не  вызывают  адекватных  реакций  со  стороны  системы,  не  ведут  к  перестройке её  внутренней  организации. Что  касается   социальных  систем, то  здесь  мы  видим  множество  вариантов  соотношения  внешнего  регулирования  и  саморегулирования. Упорядочивание  некоторых  сфер  общественной  жизни  требует  минимума  правового  регулирования, но в  то  же  время  предполагает   повышенную  активность  моральных  и  религиозных  регуляторов. Есть  социальные  системы, в  которых  сильно  развиты  саморегулятивные  начала, но  они  никогда  не  могут  достичь  той  степени, при  которой  можно было  бы  полностью  вытеснить  внешние  регуляторы.  С  другой  стороны, никому  никогда  не  удавалось  подавить  саморегулятивные  процессы  в  обществе;  можно  поддерживать  одиозный  общественный  порядок  только  на  репрессивных  законах, на  штыке  и  насилии, но  это  недолго  продлится  и  плохо  закончится.

В  системном  плане  регулирование  есть  внешнее  воздействие  или  совокупность   воздействий на  некоторую  систему, необходимые  для  установления  и   совершенствования  нормального (правильного, субъективно  ожидаемого, желаемого)  порядка  взаимодействия  элементов  внутри  системы, а  также самой  системы   со  средой. Технологически  возможности  организации  взаимодействия  элементов  природы  и  общества  в  пределах  того, что  есть, и  того, что  должно  быть, восходят  к  способности (функциям)  одних  факторов  вызывать  изменения  других, обусловливать, детерминировать их, создавать  новое  положение  вещей  в  сферах, находящихся  в досягаемой для  них  зоне. В  сущности  любой фактор, который  может  быть  использован  системой  в  качестве  причины, порождающей  заранее  определенные  следствия  в  данной  сфере, является  потенциальным  регулятором.  Таким  образом, системное  регулирование  отражает  природу  и  особенности  каузальных  связей, а  применительно  к  социальным  системам  можно  говорить  и  о  квази-каузальных  связях,  построенных  по  типу  причинно-следственных  отношений, но в  действительностти  ими  не являющихся. Социальное  регулирование  есть  воздействие  субъекта  на  объект, человека – на  социальную  действительность, природу, на отношения  общества  и  природы. Точнее, это  комплекс  воздействий, объединенных  общей  целью, методами, более  или  менее  рационализированной  программой  достижения  порядка   в  какой – либо  точке  или  секторе  реальности. Регулирование  не  есть  одномоментный  акт, это  многофазный  процесс, который складывается  из  внешних  воздействий  на  систему, внутренние  структуры  ее  элементов. Невозможно  представить  себе  регулирование  как  чисто  внутреннее развитие  абсолютно  замкнутой  системы, не  получающей  никакого  притока  информации  извне.  Назначение  любого  регулятора, а  он  всегда  выступает  как активный  фактор  среды,  состоит  в  том, что  в  систему  привносится  информация, подталкивающая   её  к  определенным  изменениям. Это  есть  некий  план, правило, норма, иначе  говоря, задаваемый  системе  параметр  регулятивного  и  управляющего  характера. Совокупность  подобных  параметров, накладываемых  на  систему  извне, создают  регулятивный  эффект, реорганизуют  систему, вызывая  диапазон внутренних  изменений, в  наибольшей  степени  отвечающих  направлению  её  связей  с  внешней  средой.

В  процессе  регуляции  среда  подтягивает  систему  до  своего  уровня, не  позволяет  ей  отставать  в  развитии, а  тем  более – деградировать и  распадаться. Безликая  природная  среда  регулирует  биологические  системы в  режиме, направленном  на  поддержание внутреннего  равновесия  и  устойчивости, до  полного  исчерпания  их  жизненных  ресурсов и  только  после  этого обрекает  жизнь  на  умирание. В  социальных  системах, кроме  внешних  регуляторов, инструментов  упорядочения  их  внутренних  связей, активно  выступает  социальный  агент, воплощающий  авторитет, власть, сильную  волю, поддерживающий  стабильность динамичных   систем  ради  известных  общественных  интересов, принимающий  ответственные  решения  по  поводу  регулируемых  объектов. Прежде  чем  мы  рассмотрим  все  эти  факторы  в  контексте  проблем  социального  регулирования, попытаемся  охарактеризовать общую  схему регулирования  общественных  систем, которая  идет  от  понимания  культуры  как  феномена  сознательной, рациональной  организации  общества.  Хотя  схема, повторяем,  универсальна  для  всей  соционормативной  культуры общества, покажем  её  особенности  на  примере  близкого  нам  правового  регулирования.

Хорошо  известно, что  термин “регулирование”  принадлежит  к  лексикону  не  одних  только  юристов, но  широкого  круга  ученых — обществоведов  и  практиков, которые  используют  его  в  самых  разнообразных  значениях. Например, в  наше  время  много  говорят об  экономическом  регулировании  и  регуляторах  рыночных  отношений, объективно  данных  рычагах и  инструментах  организации  предпринимательских  и  иных  хозяйственных  отношений, которые  функционируют  на  принципиально  неволевой  основе. С  помощью  цен  можно  регулировать  спрос  и  предложение  на  рынке, но  можно  регулировать  и  цены, понижая  либо  увеличивая  спрос  и  предложение. Экономическая  наука  отслеживает  и  изучает  действие  многочисленных  регуляторов, организующих  процессы  производства, обмена, распределения  и  потребления, упорядочивающих  рынки  товаров  и  услуг, финансовый  рынок, рынок  труда, ценных  бумаг  и  т. п.; она  способна  объяснять, почему  экономические  регуляторы  в  одних  случаях  действуют  хорошо, в  других – плохо, а  в третьих  вообще  не  действуют, вытесняются  другими  факторами  воздействия  на  процесс. Она  указывает  на  ситуации, в  которых  экономические  регуляторы  должны  быть  поддержаны, усилены законом  или,  наоборот, минимизированы, устранены  средствами  правового  регулирования. Такого  же  рода  объективно  функционирующие  институциональные  регуляторы  имеются  в  политике, культуре, искусстве, спорте, можно  сказать, во   всех  сферах  общественной  жизни. Они, как  правило, вырастают  из  структур психической  деятельности  человека, из  общественных  потребностей, интересов, целей, желаний, которые  сами  по  себе  принадлежат  к  упорядочивающим  общественным  факторам. В  свою  очередь  эти  факторы  в  той  мере, в  какой  они  способны  устанавливать  и  контролировать  рамки   регулируемого  процесса, можно  рассматривать  как  инструменты  социального  регулирования, как  социальные  регуляторы.  Их  действие  в  простейшем  варианте  начинается  там, где  объективная   зависимость  одного  предмета  от  другого (каузальную, причинно – следственную, детерминантную  связь  между  ними)   сознательно  используется  для  того, чтобы  организовать  стройную  систему  взаимодействия  этих  и  других  предметов.  Смысл  регулирования  состоит  в  том, чтобы  увязать  причины  со  следствиями,  вызвать  желаемое  положение  вещей, предопределить  результаты  и  последствия  действий, предотвратить  воздействия, которые  затрудняют  либо  исключают  достижение  интересного  для  людей  результата.

Дело  в том, что  интересы, цели, потребности, желания, намерения, замыслы и  т. п. выступают  знаковыми  явлениями  в  области  социального  регулирования, они  сами  в  себе  несут  некоторый  упорядочивающий  смысл. Если  индивид  совершает  поступок  в  собственном  интересе, хотя бы  весьма  эгоистическом, значит  он  действует  не  беспорядочно.  Тот, кто  осуществляет  свои  цели  и  желания, жизненно  связан  ими  и  в  этом  смысле  не  должен  вести  себя  произвольно. Уже  на  уровне  психической  регуляции  поведения  человека  мы  наблюдаем  упорядочивающий  эффект  ряда  интеллектуальных  и  эмоциональных  факторов (внутренних  потребностей, ощущений, восприятий, представлений, чувств, эмоций, эмоциональных  состояний, воли, мотивов, мотивационных  механизмов, навыков, целей и др.) по   отношению  к  внешнему  проявлению  действия  или  поступка. Данные  факторы   называются  психическими  регуляторами  поведения, с  помощью  которых  человек  начинает  и  выигрывает  “борьбу”  за   рациональный  строй  поведения  против бессистемности  и хаоса.  При  переходе  на  макроуровень  в  действие  вступают  социальные  регуляторы  поведения,  те  же  социальные  потребности, интересы, замыслы, намерения, которые  наряду  и  в  различных  сочетаниях  с  малоизменчивыми, чуть  ли  не  вечными  культурными  традициями  и  ценностями  оказывают  непосредственные  воздействия  на  общественную  жизнь. Все вместе они составляют  инструментарий  социального многофакторного регулирования, который  активно  и  непрерывно  используется  для  организации  общественных  отношений. Упорядочивающие  функции  психических  регуляторов продолжаются  в  действии социальных  регуляторов, заключающих  в  себе  заряд  больших  общественных  энергий,  принимающих  на  макроструктурном  уровне  характер  функций  социального  контроля,  благодаря  которым   общество  и  его  культура осуществляют  известную  власть  над  индивидуальными  целями  и  мотивами, корректируют, усиливают, ослабляют, подавляют  их,  а  в  некоторых  случаях   навязывают  человеку  поведение, идущее  вразрез  с его  психическими  установками. Между  регуляторами  различных  уровней  существуют  своего  рода   отношения  ранжирования: интересы, потребности  и  цели  могут  видоизменять  и  даже  снять  эффект  психических  регуляторов, контролировать  институциональные  регуляторы, которые, вообще  говоря, специфичны, действуют  с  большими  ограничениями  во  времени  и  пространстве, но  над  интересами, потребностями, целями  возвышается   универсальный  регулятор  —  норма, которая  может  их  контролировать, смягчать, приглаживать, признавать  или  не  признавать. Высший  социальный  контроль  воплощается  в  социальном  нормативном  регулировании, а  не  в  том   уровне  регулирования  общественных  отношений, который  мы  за  неимением  лучшего  термина    называем  многофакторным,  имея  в  виду, что  помимо  институциональных  регуляторов он  включает  в  себя  интересы  и  потребности  людей, их  цели, желания, стремления и  т. п., наконец, культурные  традиции  и  ценности. Социальное,  то  есть  моральное, правовое  и  иное  регулирование   есть  осуществляемое  определенным  авторитетом  или  властью  упорядочение общественных процессов  посредством  сознательного  подчинения  их  заранее  установленным нормам (правилам) с  целью  организации целесообразного  развития общественной жизни. Так, мы  думаем, можно  определить нормативный  способ  социального  регулирования, основанный  на общественном  авторитете, на  исключительной роли  нормы  при безусловной активности  факторов  сознания, воли, целей, интересов, научного  подхода, ценностного  восприятия  действительности.

Социальные  регуляторы, представленные  интересами, целями, ценностями, традициями,  не  дают  надежных  гарантий  достижения  спроектированного  порядка. Отдельный  интерес  лица, осознанный  им  с  морально – ценностных  позиций,  может  приводить  его  к  положительному  регулятивному  эффекту, вероятность  последнего  возрастает  при  согласовании  интересов  различных  субъектов, но все  же  надо видеть, что  человек, преследующий  свою  цель, действующий  в  собственном  интересе, занятый  собою  по  преимуществу, не  склонен  сильно  заботиться  о  том, чтобы   его  дела (или  дела  его  группы) аккуратно  укладывались  во  всеобщий  “образ  порядка”. О  нем  он  вообще  ничего  не  знает, и,  если  принимает все  же правильное  решение, то  делает  это  интуитивно  или  на  основе  представлений  о  добре, справедливости  и  других  ценностях. Регулятивный  потенциал присущих  субъекту  интересов  и  целей   оказывается  часто  недостаточным  для установления  и  поддержания  порядка  в  массовых, комплексных  обществах  со  сложными  структурами  и   напряженным  ритмом  жизни. Именно  поэтому  на  первый  план  выходит общая  социальная  норма, в  которой  находят  свое  опосредствованное  выражение  многие  другие  социальные  регуляторы, прежде  всего  интересы, цели, ценности. Последние  не  утрачивают  своей  непосредственной  регулятивной  функции, но  коль  скоро  они  инкорпорированы  в  содержание  нормы,  их  задача  состоит  теперь  в  том, чтобы  активно  поддерживать  норму, содействовать  ее  реализации. Таким  образом, норма  интегрирует  социальные  регуляторы, придает  индивидуальным  и  групповым  интересам, разнообразным  целям  недостающий  им  элемент  всеобщности:  мой  личный  интерес, который  признан  и  опосредствован  нормой,  становится  всеобщим, а  я  как  носитель  этого  интереса  могу  расчитывать  на  его  беспрепятственную  реализацию везде    и  всегда, пока  соответствующая  норма  является  действительной. Норма  есть  наиболее  совершенный (хотя  тоже  не  идеальный) инструмент  регулирования, она  представляет  высшую  организацию  социального  контроля. Норма  появляется  там, где  все  другие  социальные  регуляторы — интересы, цели, ценности  и  др.- действуют  ненадежно  или  вообще  не  могут  работать. Среди  социальных  регуляторов  норма  выделяется  высокой  степенью  императивности  и  всеобщей  обязательностью. Она  лежит  в  основании  соционормативного  регулирования –  самого  надежного  уровня  регулирования  общественных  отношений.

Необходимость  выделения  двух  уровней  социального  регулирования диктуется     соображениями, вытекающими  из  простых, повседневных  наблюдений  за  процессами  упорядочивания  общественной  жизни. Множественность   и  непосредственный  характер таких  регуляторов  как  интересы, потребности, цели, взятые  не  в  абстрактной  форме  понятия, а  как   реальные, присущие  субъекту  мотивации  его  поведения, приводят  к   тому, что  основная, “черновая” регулятивная  работа  осуществляется  на  многофакторном  уровне. Бывает, что норма  появляется  позже, часто  приходит  “на  готовое”,  выступая  в  контролирующей  и  охранительной  функциях  по  отношению  к  тому, что уже создано  интересами  и  ценностями. Поступая  законосообразно, человек  не  всегда  знает  норму, но  он  непременно  отдает  себе  отчет, ради  каких  интересов  он  действует.  Нормативное   регулирование  опирается  на  регуляцию  многофакторную, оно  не  может  без  неё  обойтись, вынуждено  воспринимать  и  продолжать  выработанные  в  ней  тенденции, идти  тем  же  общим  курсом. Однако, в  нормативном  регулировании  не  было  бы  нужды, если  бы  оно  являлось  всего  лишь  санкционированием  того  поведения, которое диктуется  интересами, потребностями  и  ценностями. Еще  раз  отметим, что  такие  виды  нормативного  регулирования  как  правовое, моральное  и  религиозное  обладают  высокой  способностью  сопротивляться  данному  диктату, что  очень  важно, когда  интересы  чрезмерно  субъектививизированы, а  ценности   слишком  идеологизированы. Если  разнообразные  социальные  регуляторы  всех  уровней, включая  нормативный, действуют  согласованно  и  непротиворечиво, то  это — симптом  гармонического  развития  общества  и  большое  счастье  для  него. Историческая   судьба  редко  посылает  такое  счастье  людям, живущим  в  мире, где   много  социальной  вражды   и  непримиримости.  В  социально  дифференцированном, классовом  обществе право  как  формальный  способ  регуляции  считается  нейтральной  нормативно – регулятивной  системой, способной  беспристрастно  обращаться  со  всеми   отдельными  интересами, учитывать  их  в  той  мере, в  какой  это  совместимо с  общим  благом, широко  признанными  ценностями, формальными  целями  правового  регулирования.
По  отношению  к  непосредственным  социальным  регуляторам, прежде  всего  интересам и  потребностям  людей, каждая  из  нормативно – регулятивных  систем  имеет  свои  собственные  задачи  и  функции. Но  что  это  такое – нормативно-регулятивная  система?

Социальное  нормативное  регулирование  представлено  различными  способами  или  видами  регуляции, основным  инструментом  которых  является  социальная  норма. В   самом  первом  приближении  её  можно  определить  как  идущее  извне, предустановленное  требование  должного  к  человеческим  действиям, а  также  к  положению  вещей, создаваемому  в  результате  сознательной  деятельности  людей. Во  всех случаях  эти  требования  адресуются  человеку, коллективам, социальным  группам, иногда государству  и  обществу  в  целом. В  отличие  от  многочисленных  институциональных  регуляторов  типа  цен  и  тарифов  в  экономике, властных  рычагов  в  политике, от  факторов  психической  регуляции, наконец, от  социальных  интересов  и  потребностей, находящихся  всецело  в  плоскости  сущего,  норма   дает  возможность осуществлять  регулирование, исходя  из    должного, представлений  о  должном.  С  этим  моментом   связан  переход  регулятивных  процессов  из  чисто  эмпирического  состояния, которому  всегда  свойственна  немалая  степень  спонтанности, случайности, неорганизованности, на  уровень  обеспеченной  стабильности  законов  и  закономерностей, предсказуемости  действий  и  событий  в  течение  более  или  менее  длительного  периода. Когда  нормы  права, морали, религии  настаивают  на  том, что  нечто  должно  быть  всегда  и  везде, где  имеются  условия  для  действия  нормы, это  порождает  ценное  чувство  уверенности  людей  в  будушем  многократном  воспроизведении   форм  жизни, к  которым  они  привыкли  и  которые  высоко  ценят. Но  для  этого  норме  необходимо  глубоко  войти  в  сознание  и  практику, опираться  на  ценностные  идеи, быть  способной  воздействовать  на  общественные  отношения. В  составе  нормативно – регулятивной  системы   нормы (совокупность норм) выступают  в  едином  комплексе  с  соответствующими  массивами  идей (ценностей)  и  отношений. Высокий  регулятивный  эффект   достигается  в  результате  четкой  организации  структурно – функциональных  связей  внутри  нормативно – регулятивной  системы, но  для  этого  еще  важнее, быть  может, является  духовное   созвучие  её  элементов. Представляя  соционормативную  сферу  культуры, эти  системы  имеют  много  общего  в  своем  действии,  демонстрируют  социальное  единство  и  ценностную  близость.

Кроме  права, морали  и  религии, о  которых  мы  будем  говорить  в  дальнейшем, к  разряду  нормативно – регулятивных  систем  можно  отнести  эстетику (эстетические  нормы – эстетические  ценности, идеи  —  эстетические  отношения), охватывающую специфическую  область  жизни — художественную  деятельность, законы  и  закономерности  творения  прекрасного, возвышенного, которые  проявляют  свои  регулятивные  начала  даже  в  том  случае, когда  художник  считает  себя  абсолютно  свободным  от  всяких  канонов и  предписаний. Хотя  социальное  регулирование, осуществляемое  с  помощью  политических  норм, часто  находится, к  большому  сожалению, в  тени  других функций  политики,  последнюю  следует  рассматривать  как  нормативно – регулятивную  систему, способную  иногда  оперативно  упорядочивать  общественные  отношения  быстрее  и  точнее, чем  право  или  мораль. Отдельным  видом  нормативно – регулятивной  системы  является, на  наш  взгляд, этикет  и  мода, правила  внешнего  поведения  и  обращения  людей  друг  с  другом, конвенциально  принятые  нормы, законы  приличия, условности, церемонии  и  обыкновения, которые  в  строгом  смысле  не  принадлежат  к  морали, представляют  собой  самостоятельное  нормативное  образование. Весь  ряд  нормативно – регулятивных  систем, перечень  которых  мы  оставляем  открытым,  представлен  крупными  и  многофункциональными общественными явлениями. Каждое  из  них  имеет  не  одно, а  несколько  назначений, решает  задачи, выходящие  за  рамки  социального  регулирования, хотя  это  очень  широкие  рамки. Называя  религию  нормативно – регулятивной  системой, мы , конечно, не  думаем, что  она  создана   и  существует  единственно  для  того, чтобы  руководить  поступками  людей: это  миссия  необходимая, но  все  же  производная  от   высшего  назначения  религии –  быть  связью  между  Богом  и  человеком, между  миром  высшим, небесным, “горним”  и  миром  земным, “дольним”.  Благодаря  этому  религия  приобретает  силу  и  специфический  характер  регулятивных  функций, реальность  которых  сомнений  не  вызывает. 

Кому то  может  показаться  проблематичным   включение  в  указанный  ряд  политики,  которую  трудно   полностью  вместить  в   соционормативную  сферу  культуры. На  первый  взгляд  представляется, что  эмпирико  — прагматическое  начало  в  политике  оттесняет  или  подавляет  нормативное, но  в  политическом  поле  идет  игра  множества  разнообразных  социальных  интересов, а  игра  без  правил  не  бывает. Политика, в  самом  деле, есть  ярко  выраженная  “игровая”  сфера  общественной  жизни, поэтому  для  её  участников  высшей  целью  является  выигрыш, тогда  как  ценность  порядка  и  организации  воспринимается  ими  через  эту  цель.  Поскольку это  всё  же  необходимо и  важно  для  самой  игры, политика  вырабатывает  свои  нормы  и  свои  ценности, не  сводимые  к   соответствующим  правовым  и  моральным  феноменам. Сами  по  себе нормативные  политические  регуляторы, возникающие  из  динамики  интересов,   обладают  “коротковолновым”  действием,  работают  на  близких  расстояниях, их  судьба  зависит  от  непрерывно  меняющейся  расстановки  политических  сил. Не  удивительно, что для  обретения  стабильности   многим  политическим  нормам (но  не  всем) приходится  носить  правовую  форму.  Огромное  число  юридических  норм, особенно  в  конституционном, государственном, административном, словом, публичном  праве, являются  в  сущности  политическими  нормами, в  чем  легко  может  убедиться  каждый  гражданин.  Но   в  политике  есть  также  нормы, не  нуждающиеся  в  правовой  институционализации, также  как  и  нормативные  ценности, которые  действуют  непосредственно. Поскольку нормативные  политические регуляторы  выработаны  собственными  имманентными  процессами  в  политике, они  для  неё  являются  своими, что  является  одним  из  серьезных  оснований  считать  политику  отдельной  нормативно – регулятивной  системой.  Для  сравнения  отметим, что  экономика, которую  мы  к  таковым  не  причисляем,  располагает  собственными инструментами  факторного  регулирования  и  саморегулирования (цены, тарифы, кредитные  ставки  и т.п.), но  что касается  нормативной  регуляции, то  на  этом  уровне  экономика  не  имеет  своих  средств и  целиком  находится  в  зоне  действия  юридических, политических  и  моральных  норм. Технико – экономические  данные  и  показатели, если  они  важны  для  экономики, становятся  юридически  обязательными  нормативами, получают  все  ту  же  правовую  форму. Этику, право  и  мораль, как  правило, внедряют  в  экономику, рыночные  отношения   и, как  известно, приходится  это  делать  с  большим  трудом, соглашаясь  даже  на   небольшие  успехи.

Вопросы, поднятые  в  связи  с  классификацией  нормативно – регулятивных  систем  и  общей  схемой  социального  нормативного  регулирования, конечно, нуждаются  в  детальной  проработке, для  чего  необходимы  широко  организованные  исследования, совместные  усилия   ряда  общественных  наук  в  будущем.  Но  в  данный  момент  следует  обратиться  к  структурно — функциональным  аспектам  действия  соционормативной  сферы, прежде  всего,  правового регулирования.  Напомним, что  по  природе  своей   регулирование  возможно  лишь  как  субъектно – объектное  отношение, имеющее  вертикальное  строение. Это  значит, что  регулирующий  субъект  выделен  из  среды  регулируемого  объекта, находится  сверху  или  хотя  бы  в  стороне  от  неё. Вследствие  данного  обстоятельства  субъект  привносит  норму  в  регулируемый   объект  (данный  момент  отличает  регулирование  от  саморегулирования), а  норма  получает  силу  сверху  или   со  стороны  от  внешнего  авторитета, каким  должен  быть   регулирующий  субъект.  Признак авторитарности  нормативного  регулирования  выдает  сокровенную  тайну, этически  неудобную особенно  для  юристов, заключающуюся  в  том, что  сила  и  власть, именно  они,  дают  субъекту  право  регулировать  объект, создавать  норму  и  применять её. Как  не  вертись, но  сила  предшествует  праву, и  это  верно   для  неюридических  норм, ибо  моральные  и  религиозные  требования   тоже  надо  обеспечивать, продвигать  в  жизнь  силой  вопреки   сопротивлению   с  чьей  бы  то  ни  было  стороны. Отдельные  виды  социальных  норм  авторитарны  в  различной  степени:  от  почти   лишенных  этого  свойства  эстетических  норм, слабо  и  средне  авторитарных  моральных  норм  до  юридических  регуляторов, достигающих  наивысшей  степени  властности. Порядок организации, защиты  и  контроля   общественных  отношений, устанавливаемый  и  поддерживаемый  нормами  права, обеспечивается   принудительной  государственной  властью.

В  современных  обществах  широко  признаются  функции  (полномочия)  государства  в  целом, его  частей (субъектов  федерации, автономных  образований, административных  единиц), его  органов  создавать  нормы  права, применять  их. Состояние, при  котором  государство  удерживает  монополию  на  принятие  законов, создание  правовой  системы, на  формирование  практически  всего  массива  общеобязательных  норм, иногда  определяют  как  юридический  монизм. Его  противоположностью  является  юридический  плюрализм, указывающий  на  наличие  в  обществе  множества  регулирующих субъектов, способных   создавать  автономные  правовые  системы, в  разной  мере зависимые или  независимые  от  государства, его  законов, подобные, например, церковному  или  каноническому  праву, корпоративному  праву, некогда  существовавшим  “праву  общин”, “праву  самоуправляющихся городов” и  т. д. В  попытках  найти  средства  снижения  авторитарности  правового  регулирования, исходящего  от  государства  и  его  структур,  некоторые  либеральные  круги   обсуждают  меры, означающие  отход от юридического  монизма, по  их  мнению, слишком  жесткого, к  состоянию  юридического  плюрализма, усиливающего  в  правовой  жизни  гражданского общества  начала  самоорганизации  и  саморегуляции.  Между  тем, не  в  столь  далеком  прошлом, несколько  столетий  назад, юридический  плюрализм  подвергался  активному  вытеснению  со  стороны  государства  при  определенной  поддержке  общества, потому  что  правовая  жизнь  в  средние  века, например, представляла  собой  мозаичную  картину; регулирующий  субъект  сидел  в  каждом  герцогстве, графстве, в  каждой  провинции  и  в  монастыре  с  его  уставом.  Для  чужаков  и несведущих    повсюду  расставлялись  хитроумные  ловушки  из  распорядков  и  правил, а  местные  “законники” нередко действовали  хуже  разбойников. Получалось совсем  плохо, когда  регулирующих  субъектов оказывалось  много, а  объект  регулирования  был  един. С  того  времени  юристы  усвоили  принцип, согласно  которому  число  регулирующих  субъектов  нужно  не  увеличивать, но  сокращать, используя  для  этого  любую  возможность.

Но  здесь  возникает  еще  одна  проблема, непростая  для  права: кто  такой  субъект  регулирования?  Тот, кто  создает  норму  права, кто  выступает  организатором  её  применения, кто  контролирует  правотворчество  и   реализацию  юридической  нормы, кто  олицетворяет  власть, за  которой  общество  признает  функции  правового  регулирования? Каждый  в  отдельности   или  собирательный  образ  носителей  всех  этих  функций? В  таких  случаях  отечественные  юристы  часто  прибегают  к  фразе  “законодатель  регулирует…”, англо – американские  юристы  говорят  о “суверене”,  называют  норму  права  “приказом  суверена”, используются  для  этого  и  другие  термины. Можно  предположить, что  субъект  правового  регулирования  — это  родовое  понятие, включающее  в  себя  ряд  видовых, таких  как  субъект  правотворчества, субъект  правоприменения. Словом, имеются  в виду  те  субъекты, которые  на  различных стадиях  регулятивного  процесса создают  и  применяют  нормативный  инструментарий  для  работы  с  объектом  регулирования. Следует  выделить, по  крайней  мере, три  крупные  стадии: а) создание проекта — идеального  образа  порядка, переложение  его  на  “язык  целей”  с  постановкой  стратегических  и  тактических  задач; б) выработка норм, правил (нормотворчество) на  базе  представлений  о  должном, соответствующем  данному  порядку; в) реализация  норм  в  соответствии  с  целями, стратегическими  и  тактическими  задачами  упорядочивания  общественных  отношений. Только  всё  это  в  целом  можно  назвать    социальным  нормативным регулированием, необходимым  элементом  которого  выступают  ценности, они объединяют  стадии  в  психическом  и  духовном  плане, включают целостный регулятивный  процесс  в  общий  контекст  культуры. Законодатель, “творец”  правовой  нормы,  должен  иметь  в  своей  голове  образ  правопорядка,  раньше чем  он  приступит  к  осуществлению  правотворческих задач; правоприменитель  должен  располагать  заранее  установленной, хорошо  ему  известной  нормой, прежде  чем   он  задастся  целью  привести  то  или  иное  отношение  в  должный  порядок. Стадии, как  мы  видим, хорошо  пригнаны  друг  к  другу, образуют  непрерывный  процесс.

Весьма  существенным  является  вопрос, из  какого  материала  человек  создает  идеальный  образ  порядка, предшествующий нормотворчеству  и  реализации  норм. Прежде  всего  это  научные  и  ценностные  знания   об  объекте  регулирования, представления  о  характере и  возможностях самого  “объективного  порядка”, присущего  соответствующим  общественным  отношениям.  Успеху  социального нормативного регулирования  вряд  ли  может  содействовать  радикальная  ломка  естественного  хода  событий  в  регулируемой  сфере, но  этот  успех  более  вероятен, если   человеку  удается  “оседлать”  объективные  закономерности, использовать  через  них  определенные  механизмы  саморегуляции.  Так  что  идеальный  образ  порядка по  своему  логическому  происхождению не  так  уж  идеален, поскольку  в  значительной  мере  основывается  на  том, что есть, на  внутренних  резервах  системы, её  способности  саморазвиваться и самосохраняться.

Объект  и  объективная  реальность  лежат  вначале  конструирования  образа  порядка, на  них  он ориентирован, к  ним  возвращается  на  финальной  стадии  регулирования  в  виде  нормативных  требований  к  поведению  людей. Поскольку  этот  образ  проецируется  в  будущее, предназначен  к  тому, чтобы  на  последующих  этапах  наложиться  на  развивающиеся  общественные  отношения  в  регулируемой  сфере, он  должен  быть  развернут   как  программа  или  проект  порядка, в  осуществлении  которого  люди  заинтересованы.  Но человеческие  проекты, целевые  программы  создаются, как известно,   ради  определенных  социальных  интересов  и  потребностей. Образ  правопорядка, спроектированный  для  будущего, формируется  на  базе  знаний, отражающих  динамику  разнообразных  потребностей  и  интересов, находящихся  в  области  объективно – субъективного  бытия, а  также  на  основе  чисто  субъективных  замыслов, желаний, намерений,  и  иных волевых  устремлений, которые  во  многом   предопределяют  нормотворческий  процесс. Если  исходить  из  известного  положения  о  том, что  по  форме  своей  норма  есть  должное, нечто  вполне  автономное  по  отношению  к  сущему, то  с  содержательной  стороны  она, конечно, представляет  собой  явление  социальное, возникающее  в  точке  пересечения  множества  интересов, потребностей, желаний  и   т. д.. Последние  стоят  за  каждой  нормой, присутствуют  в  ней  явно,  открыто  либо выступают   под  различными  масками, определяющимися  в  ходе  борьбы, согласования интересов, достижения  компромиссных  решений. Постулат “юриспруденции  интересов”, согласно  которому  правовое  развитие  может  быть  надежно  прослежено, скорее, путем  изучения  динамики  интересов, чем  наблюдениями  за  движением  норм, в  общем  не  противоречит  реальному  положению  вещей, но  только  в  общем.

В  наше время  в  правовом  регулировании  нередко  усматривают  элемент  управления  или, еще  проще, часть  государственного  управления. С  технократической  точки  зрения, действительно,  средства  права, направленные  на  упорядочение  общественных  отношений, целесообразно  использовать  в  качестве  инструментов  управленческой  деятельности, с  помощью  которых  можно  решать  сложные  оперативно – тактические  и  стратегические  задачи  руководства  обществом. Но  право  никогда  не  бывает  всего  лишь  инструментом  в  руках  государства, оно  по  сути  своей  должно  нести  некий  “высший  план”  общественного  развития, предначертанный  правопорядок, по  отношению  к которому  государство и  его  управление, в  свою  очередь, выступают  в  инструментальной  роли, то  есть  являются  средствами  его  достижения, постоянно  корректируемыми   по юридическим  схемам. Этот  аспект  взаимоотношений  государства  и  права  четко  просматривается  в  концепциях  правового  государства. Но  он  заложен и в природе  самих организационных процессов  регулирования  и  управления. В  самом  деле, это  очень  близкие явления, одновременно  развертывающиеся, перекрывающие  друг  друга, но  полностью  они  не  совпадают.  Управлять  сферой  общественных  отношений  невозможно, не  регулируя  их. Управленческие  и  регулятивные  воздействия  входят  в  единые  комплексы, развивают  систему  в  одном  направлении, поддерживают  и  оптимизируют  системные  характеристики, имеют  общую  информационную  базу, производят  согласованные  упорядочивающие  эффекты. Но  тогда  чем  же  они  различаются? Видимо, прежде  всего, назначением  соответствующих  процессов; управление  есть  комплекс  воздействий  на  систему (объект), который  упорядочивает  курс  её  движения  к  определенной  цели  или  целям, это – процесс, имеющий  телеологическую (целевую) природу. Управлять  значит  сознательно  продвигать  развитие  объекта  к  определенной  цели, предотвращая  при  этом  отклонения  от  курса, застой, попятные  движения. Регулирование  есть  комплекс  воздействий  на  систему (объект), упорядочивающий  её  внутренние  и  внешние  связи  в  соответствии с  предустановленными  нормами;  это  —  процесс, имеющий  нормативную  природу. Применительно  к  действиям  отдельных  людей  и  социальных  групп  вытекающие  из  целей  и  норм  варианты  поведения  часто  не  совпадают. Норма  предписывает  одно, а  цель  влечет  к  другому; отсюда проистекают  противоречия  между  требованиями  правового  регулирования  и  социального (государственного) управления. Кроме  того, существуют  различия, связанные с  тем, что  управленческий  процесс, предполагающий  активное  взаимодействие  субъекта  и  объекта  управления,  усиливает  разнообразие  вариантов  достижения  цели с  тем, чтобы  найти  среди  них  самый  эффективный  и  малозатратный, тогда  как  регулятивный  процесс   унифицирует  поведение, сводит  его  в  принципе к  одному  обязательному  варианту, соответствующему  норме  права. Всего  этого  вполне  достаточно, чтобы  понять, почему  на  макросоциальном  уровне   государственное  управление  и  правовоео  регулирование   выступают  как  самостоятельные  явления, тесная  связь между  которыми  очевидна.

Заявить  о  том, что  система  социального  регулирования  многим  обязана    норме, значит  ничего  не  сказать. В  действительности  нормы   составляют  самую суть  регулирования, не  случайно  этот  термин  происходит  от  латинского  слова   regula (правило, норма). Будучи  выверенными  и  образцовыми  формулами  поведения, формами, предназначенными  для  многократного  воспроизведения  и  стереотипизации  человеческого  поведения  там, где  это  необходимо  для  нормальной  и  правильной  жизни  людей,  нормы  в  своей  совокупности  составляют  матрицу  правового  регулирования, его  основу  и  программу.  Они придают  единство  процессу  регулирования, выражают  его  системность. Если  мы  говорим, что  норма  права  регулирует  общественное  отношение, то  имеются  в  виду  все  виды  воздействия  нормы  на  отношения, коль  скоро  они  осуществляются  ради   единой  упорядочивающей  цели.  При  желании  можно, наверное, выделить  множество  таких  воздействий, но  мы  укажем  на  основные  виды.  Первый  из  них – формирующее,  формотворческое (формосозидающее)   воздействие  нормы  на  отношение, в  результате  которого  регулируемая  система  перестраивается, изменяется, в  ней  появляются  новые  формы, элементы,  внутренние  и  внешние  связи. Норма  при  этом  выступает  как  источник  и  причина  системных количественно – качественных  трансформаций согласно  заранее  определенному  нормативному  образцу. Вторым  по  важности  видом  является  стабилизирующее  воздействие  нормы  на  отношение, направленное  на  закрепление  внесенных  новшеств, сохранение  всей  переналаженной  системы   в  целом. В  результате  акта  регуляции  состояние  системы  или  объекта  регулирования  на  определенное  время  фиксируется  как  нормальное, а  всякие  отклонения  от  него  становятся  нарушениями, которые полагается  устранять.  Еще  один  вид  воздействия  нормы  на  отношение  можно  назвать  информативным, поскольку  акт  регуляции  меняет, иногда  весьма  кардинально, количество  и  качество  информации   о  регулируемом  объекте, что  практически  влечет  за  собой  перестройку  стратегии  и  тактики  правового  регулирования  в  будущем.

Указанные  виды  воздействия  являются  прямыми, непосредственными  и  всеобщими  в  том, смысле, что  наблюдатель  может  устанавливать  их  и  изучать в  любом  и  каждом  акте  правового  регулирования. В  свое  время  в  отечественной  юридической  науке  бытовала  концепция  “трех  функций  права” (регулятивная, охранительная, воспитательная), которая  неполно, может  быть, упрощенно, но  все  же  отражала  основные  виды  воздействия  нормы  права  на  общественные  отношения. Однако,  функций  у  права, очевидно, больше, чем  три, так  же  как  и   виды  правового  воздействия  на  общество  можно  выделять  в  зависимости  от  большого  числа  различных  критериев. Не  всегда, но  часто  в  сфере  правового  регулирования  используется  принудительная  сила  государственной  власти, а  в  таких  случаях  имеется  воможность  говорить  о  принудительном  воздействии  нормы  на  участников  общественных  отношений.   В  рамках  основного  формирующего, формотворческого  воздействия  четко  выделяется  значение стимулирующего  воздействия  норм  в  отношении  одних  форм  поведения  и  ограничивающего  воздействия  в  отношении  других  форм. Говоря  о  разнообразных  воздействиях, которые  в  совокупности  своей  составляют  феномен  правового  регулирования, мы  должны  различать  в  них  как  сам  процесс, требующий  организации  и  переорганизации, так  и его реальный  результат, который  можно  назвать  регулятивным  эффектом. Это  может  быть  запланированное  изменение  порядка  вещей, появление  новых  форм  жизни  и  социальных  институтов, придание  устойчивости  тому  или   иному  общественному  отношению, формирование  правовых  знаний  и  юридического  опыта, а  также  многое  другое. Наши  представления  об  эффективности  правового  регулирования  есть  не что  иное  как  осознание  степени  достижения  целей  права  с  учетом  затраченных  усилий  и  средств, но  в  отличие  от  экономики, где  эффективным  считается  тот   социальный  агент, который “меньше  затратил, больше  получил”, правосознание  исходит  из  аккордной  оценки  регулятивных  эффектов  в  поведении  субъекта, из  специфических  требований  к  различным   видам  воздействия  нормы  права  на   общественные  отношения.  В  большинстве
случаев  такие  требования  сводятся  к  оптимальной,  а   не  максимальной  либо  минимальной  мере  правового   поведения. Если  бы, скажем, стабилизирующее  воздействие  права  осуществлялось “по – максимуму”, то  устойчивость  общественных  отношений  перешла  бы  в  состояние  неподвижности, закостенелости.  В  цивилизованном  обществе  никому  не  может  придти  в  голову  намеренно  усиливать  принудительное  правовое  воздействие  на  людей, умножать, ужесточать  карательные  санкции. Да  и  новых  форм, институтов, возникающих  в  результате  правового  регулирования, должно  быть  не  много  и  не  мало, а  ровно  столько, сколько  нужно,причем  таких, какие  необходимы.  Иначе  говоря, с  точки  зрения  задач  правовой  системы  регулятивные  эффекты  различных  форм  правового  воздействия  выражают  оптимальные  действия и  меры, поэтому  всякое  право  по  сути  своей  должно  исключать  и  противиться  любым  избыточным  результатам  регулирования, также  как  и  недостаточным. Вопрос  о  том, каким  образом  право  влияет  на  общество, как  проявляется  оно  функционально  в  различных  жизненных  ситуациях, заслуживает  особого  внимания, но  здесь  необходимо  отметить, что  все  виды  воздействия  норм  права  на  общественные  отношения, все  связанные  с  ними  функции  права, регулятивные  эффекты могут  быть  поняты  и  исследованы  только  с  системных  позиций, а  единой  и  сложно  организованной  системой, к  которой  они, безусловно,  относятся,  является  правовое  регулирование.

Если  социальное  и  правовое  регулирование  общественных  отношений  суть  процессы,  направленные  на   образование  порядка,  то  последний  приобретает  в  результате   действия  разнообразных  регулятивных  инструментов (норм, правил, максим, заповедей, законов)  легитимный  характер. Качество  легитимности (оправданности, узаконенности), в  свою  очередь, указывает  на  нормативную  природу  всякого  социального  порядка —  религиозного, политического, морального, правовго  и  т.д. Макс  Вебер, например, называл  легитимным  порядком  содержание  социальных  отношений  только  в  том  случае, когда  поведение  (в  среднем  и  приближенно)   ориентируется  на  отчетливо  определяемые  максимы1.  Нормативный  порядок, установленный  для  относительно  автономной   системы  социальных   отношений, может  не  только   показывать  некоторую  степень  независимости  по  отношению  к  внешней  среде, но  и  отторгать  либо  нейтрализовать  ее  воздействия, которые вызывают  отклонения (флуктуации) данной  системы  от  нормативов.  Более  того, система, организованная  и  действующая  в  качестве  нормативной, сама, регулируя  различные  стороны  общественной  жизни, стремится  упорядочить социальную  среду  на  свой  лад  и  по  собственному  образцу. Это  хорошо  видно  на  примере  правопорядка, взятого  по  отношению  ко  всему  обществу (общественому  порядку)  или  отдельных  правовых  режимов, функцонирующих  в  рамках  правопорядка.

Поскольку  юридические  характеристики  привносятся  в  регулируемые  отношения  извне, а  право  воспринимается  как   чисто  внешний  регулятор, упорядочивающий  многие  сферы  общества, способные развиваться  в  автономном  режиме, имеющие  собственные  средства  самоорганизации  (например, рыночная  экономика), то  противники  “экспансии”  государства  и  права  в  широкие  сферы  гражданского  общества  зачастую  преднамеренно  путают  понятие  “правовое  регулирование” с  понятием   “вмешательство  права  в  общественные  отношения”, требуют  для  последнего  всякого   рода  ограничивающих  условий  и  пределов. Действительно, существуют  области  социальной  жизни, где  правовые  воздействия, если  они  и  вправду  нужны, должны  быть  крайне  осторожными, чтобы  не  повредить  тончайшим  саморегулятивным механизмам, действующим  в  ситуациях, когда  в  поведении  людей  преобладают  поисково —  творческие  элементы, порыв,  инициатива  и  импровизация, вдохновение  и  озарение, большое  значение  имеют  случайности, равноценные  чуду. Есть  в  нашем  мире  вещи  и  проблемы, которые  вообще  не  являются  “делом  права”, есть  такие  области  жизни, где  формализм  и  стандартизация  поведения, выходящие  за  известные  пределы, могут  приносить  большой  и  непоправимый  ущерб. Однако, эти   сферы, требующие  высокого  подъема   физических  сил  и  духа, свободной инициативы  и  подвижничества, к  которым  никого  нельзя  обязать  и  принудить, настолько  важны,  значительны  для  общественого  строя,  что  их  невозможно  никак  исключить  из  целостности  урегулированного  общественного  порядка, устанавливаемого  и  контролируемого  юридическими    средствами. Высшая  миссия  и  долг  законодателя  в  том  и  состоит, чтобы  вводить или  усиливать  внешнее регулирование  там, где  внутренние  ресурсы  саморегулирующейся  системы (подсистемы)  оказываются  недостаточными   для поддержания   обычного  уровня  порядка. Полностью  отстранить  законодателя  и  правоприменителя  хотя  бы  от  одной  из  этих  сфер, значит  освободить  их  от   ответственности  за   упорядоченность общества  в  целом. Если  государство  пытаются  “ставить  на  место”, говорят “сюда  не  вмешивайся, это  не  твое  дело”, то  важно  разобраться, кто  это  говорит, какими  мотивами  руководствуется. Современный  этап  развития  цивилизованных  обществ, характеризующийся  развитием  множества  энтропийных  процессов, вышедших  из – под  разумного контроля, объективно  нуждается  в  расширеннии  границ  правового  регулирования, осуществляемого  государством.  Сегодня  возрастает  потребность  в  праве, государство  вынуждено  все  чаще  прибегать  к  закону, создавать  системно  действующие правовые  институты  там, где  раньше оно обходилось  спорадическими  и  поверхностными  воздействиями. Во  всем  мире  быстро  растет  число  нормативных  правовых  актов  в  таких  прежде  слаборегулируемых  сферах  как  наука, медицина, спорт, искусство, театр, кино  и  т.п. Несмотря  на  все  разговоры, конец ХХ  века  был  периодом  неудержимого  разрастания  законодательства  развитых  стран  по проблемам  развития  внутренней  экономики, не  говоря  о  шквальном  росте  международно – правовых  норм  в  области  международных  экономических  связей.

Некоторые  зарубежные  и  отечественные  юристы  заговорили  даже  о “спросе  на  право”, внося  двусмысленность  в  область  правовых  отношений, используя  лексикон, применяемый  обычно  для характеристики  товарного рынка. Когда  дело  понимают  так, что  общество, его  отдельные  слои, сектора  и  ячейки  заявляют  “спрос”  на  законы  и  иные  нормативные  акты, а  законодатели  и  другие “творцы  права”, со  своей  стороны, должны “предлагать”  нечто, удовлетворяющее  спрос,  тогда почему  же не  отнестись спокойно к  тому, что законы  в  условиях  тотальной  коммерциализации  общества  становятся  предметом  сделки  между  сторонами, их  можно будет покупать, делать  на  заказ, проплачивать, проталкивать  путем  лоббирования  и  другими  средствами,  тогда  почему  бы  не  признать  оправданными   инвестиции в  законодательство, сделанные частным  бизнесом, особенно  его  мощными организациями, с  расчетом  и  выгодой?  Хотя почти  все  перечисленное  уже  существует и  в сегодняшней  жизни, но  пока  еще  таится, стесняется, скрывается  от  глаз  демократической  общественности, маскируется  лозунгами  общественной  пользы, перспектива развития  тенденций, в  основе  которых  лежит  отношение  к  “закону  как  товару”, является  чудовищно  деструктивной  для  права  и  правового  регулирования. Если  современная  демократия  еще  на  что  — то  способна, то  она  должна  пресечь  развитие  в  подобном  направлении, развернуть право  к  гражданскому  обществу, поставить  его  на  службу  целого, а  не  отдельным  частям. В  этом  ракурсе  выявляется  провокативность  конструкций  типа  “спроса  на  право”, потому  что  в  частнособственническом  мире  гордое  слово  “спрос” означает  “платежеспособный  спрос” (чего  хочу, за  то  плачу), а  не  “всепокорнейшую  просьбу”, “нижайшее  прошение”  от  слабого  к  сильному.  В  нем  сокрыты  сила  требования  и  право  иметь  то, что  хочу. Поставить  развитие  правовой  системы, определение  пределов  и  предмета  правового  регулирования  в  зависимость  от  “спроса  на  право”  значит  подтвердить  далеко  не  новую  мысль  о  том, что “закон есть  право  сильного”, на  опровержение  которой  различные демократические  теории  потратили  немало  усилий. То, что  всегда  лежало  и  лежит  в  основе  правового  развития,  —  это  не  спрос  на  право  и  не  просьбы  общественности, но  объективно  данная, возвышающаяся  над  ними, но  не  отделенная  от  них, общественная  потребность  в  правовом  регулировании. Выявить  и  сформулировать  её  можно  лишь  при  активном сотрудничестве  множества  носителей  социальных  интересов, каждый  из  которых, двигаясь  в  собственном  направлении, должен  уважать интересы  других  участников  общественной жизни, идти, где  надо, на  уступки, сдерживаться, быть  готовым  к  отказам, ограничениям  и  компромиссам  во  имя  общего  блага.

С  учетом  сказанного  можно  решить  вопрос  о  соотношении  понятий   правового   регулирования  и  вмешательства  права  в  общественные  отношения. Невозможно  регулировать  социальные  процессы, не  вмешиваясь в  них, но  не  всякое  вмешательство   можно  рассматривать  в  качестве  акта  регулирования. Под  вмешательством  обычно  понимают  воздействие, оказываемое  со  стороны,  на  процесс, развивающийся  в  автономном  режиме, то  есть  имеющий  собственную  логику  движения, обладающий  параметрами, которые  данная  система  способна  достигать  и  изменять  самостоятельно  на  базе  сложившихся  связей  с  внешней  средой.  Если  система  хорошо  отлажена, устойчива, удачно  вписана  в  свое  окружение, значит  она  может  эффективно  саморегулироваться  так, что посторонние   воздействия  на  нее  излишни  и, скорее  всего, вредны. В  таком  случае  вмешательство  деструктивно, может  иметь  тяжелые  последствия  для  нормального  развития  системы. Из  этой  схемы  пытаются  исходить  либертарианские  круги  Запада  и их  российские  последователи, защищающие  свободный  рынок  от  вмешательства  государства. Особенно  остро  поставлен  вопрос  о  возможности  и  пределах  правового  регулирования  частнопредпринимательских  отношений, сферы  частного  бизнеса, которая  изображается  как  одна  из  самых  совершенных  саморегулятивных  систем  в  обществе, постоянно  страдающей  от  бюрократических  интервенций  государства  под  прикрытием  закона. Говорят, что  за  некомпетентное  вмешательство государства  в  экономику обществу  приходится  платить  непомерно высокую  цену  в  виде  социальных  кризисов, бедности,  безработицы, экономической  неэффективности, отсутствия   поступательного  экономического  роста. Так  как  внутренний  порядок  важен  и  для  самой  рыночной  экономики, необходимость  правового  регулирования  частного  бизнеса  в  принципе  не  оспаривается, но  регулятивные  функции  государства  должны  быть  “приватизированы”, переданы, по требованию  либертарианцев, организованному  частному  бизнесу, негосударственным  саморегулирующимся  организациям, включая  транснациональные  корпорации;  они – то  лучше  знают, какие  законы  нужны  для  успешной  экономической  деятельности. Общественные  выгоды  и  светлое  экономическое  будущее, которое  ожидает  человечество  после  того, как  государство  “прогонят”  из  экономики, а  правовое  регулирование  станет  частным  делом, сильно  смахивают  на  очередную  социальную  утопию.

Дело  в  том, что  в  рамках  общества   нет  систем  и  подсистем  полностью  автономных, способных  к  совершенному  саморегулированию. Экономика  и  сфера  частнопредпринимательских  отношений, конечно, не  составляют  исключения. Напротив, это  зоны  повышенной  заинтересованности  со  стороны  всех  слоев  общества, для  которых  важны  не  показатели  экономического  роста  и  экономической  эффективности  сами  по  себе, а  реальная  возможность  удовлетворять разумные  материальные, высокие духовные  потребности, свобода  от  нужды, доступная  каждому  человеку.  Чтобы  дать  людям  то, что    необходимо  для  свободного их развития (и  ничего  лишнего, избыточного, ненужного)  экономике  вовсе  не  надо  стремиться  к  запределельным  показателям, бесконечно  расти  и  расти, расточая  ресурсы, рискуя  здоровой  окружающей  средой. Ей  достаточно  быть  рациональной  и  упорядоченной! Следовательно, правовое  регулирование   экономических  отношений  было  и  остается  непременной  задачей  общества  и  государства  как  выразителя  всеобщих  интересов  граждан, организации  публичной  власти, представляющей  все  общество, а  не  отдельную  ее  часть  или  части. Государство, что  и  говорить, далеко  не  всегда  находится  на  высоте  своей  социальной  миссии, но  и  частный  бизнес, одержимый  погоней  за  прибылями,  “деланием  денег  из  денег”, устремленный  к  сверхдоходам  и  сверхбогатствам, никогда  не  пользовался  широким общественным  доверием, которым  должен  располагать  беспристрастный  субъект  правового  регулирования, действующий  исключительно  в  публичных  интересах. Не  могут  быть  приняты  всерьез  разговоры  о  том, что функции  регулирования хозяйственных  отношений  от  имени  общества  должны  осуществлять  представители частного  бизнеса, потому  что именно они  обеспечивают  экономический  рост, созидают  благосостояние  людей. В  конце  концов, экономический  прогресс  достигается  совокупными  усилиями  всего  общества; учителя, врачи, технические  специалисты, ученые, изобретатели, люди  творческих  профессий вносят  в  него  вклад  не  менее  значительный, чем  бизнесмены. Что  касается  вмешательства  государства  в  экономические  отношения, то  его  легитимность  определяется  в  соответствии  с  задачами  и  условиями  правового  регулирования. Допустимы  законные, то  есть  основанные  на  нормах  права, вмешательства  в  частнопредпринимательские  дела, исключены  произвольные  и  незаконные  вмешательства. В  процессе  правового  регулирования  государство делает  закон  критерием  оценки  для  различных  актов  вмешательства  государственных  органов  и  должностных  лиц  в  область  свободной  предпринимательской  деятельности, различает  законнные  и  незаконные  вмешательства, ведет  с  последними  борьбу, предоставляя  потерпевшим  физическим  и  юридическим  лицам  правовые  средства  искать  восстановления  нарушенных  интересов. С  другой  стороны, “законное  вмешательство” государства  в  дела  частного  бизнеса  носит  контрольный  либо  вынужденный  характер, является  реакцией  на  внутреннюю  неупорядоченность  в  системе  предпринимательской  деятельности, от  которой  могут  пострадать  отдельные   лица  или  общество  в  целом.

2. Научные основы правового регулирования

Со  времен  социогенеза  человеческие  сообщества  упорядочиваются  на  основе процессов  регулирования  (регуляции) поведения  людей, общественных  отношений, в  которых  ясно  выражены  начала  самоорганизации  систем, действующих  в  условиях  возрастания  факторов  сознательности  и  субъективности. Уже  в  космических  представлениях  древних  людей  присутствовало четко  выраженное  предположение  того, что  за  всяким  порядком  стоят  законы  и  закономерности  бытия, действующие  в  природе  или  в  обществе  либо  там  и  здесь  одновременно. Удивительно то, что  жившие  в  донаучные  времена  люди, вынужденные регулировать  свое поведение, опираясь  не  столько  на  точные  знания, сколько  на  интуицию, воображение и  фантазию, нашли  неведомо  как и установили основные  парадигмы  нормативного  мышления, сформулировали  универсальные  понятия  (типа “порядок”, “закон”, “справедливость”, “правда”, “преступление”, “наказание”  и  др.), которые  впоследствии  наука в  какой  то  мере  подтвердила  либо  не  опровергла,  и  которые  продолжают  существовать, несмотря  на  смену  научных  представлений  и  даже  научных  картин  мира. Порядок  в  природе, всегда  казавшийся  человеку  незыблемым, во  многих  отношениях  являющийся  таковым  в  действительности, основан  на  строгом  соответствии  естественных  процессов  физическим, химическим, биологическим  и  иным  законам,  имманентным  динамике  систем  как   неорганических, так  и  живых. Под  влиянием  науки  сформировался   онтологический  принцип, согласно  которому  всё, что  в  природе  и  обществе  возникает  в  соответствии  с  законом, всё  законосообразное, имеет  право  на  существование, на  место  в  пространстве, на  продление  своего  бытия  во  времени. И  наоборот: что  является  в  мир  вопреки  законам  либо  вне  законов, обречено  на  исчезновение, выпадение  из процессов  самоорганизации  и  упорядочения  жизни.

Положение  вещей  в  природе  долгое  время  ассоциировалось с  совершенным  естественным  правом, источником   нормативных  требований  к  обществу, общественной  жизни  и  её  участникам. Люди  верили  и  в  какой – то  форме  сохранили   до  сих  пор  веру  в  то, что  общественные  законы   в   виде  социальных  императивов, религиозных, моральных, правовых  и  иных  нормативных  установок  являются  продолжением  природных  законов, преломляемых  через  человеческое  сознание  и  трансформируемых  в  рамках культурного  опыта. Хотя  эта  вера  с  момента  ее  древнего  происхождения  подверглась  величайшим  испытаниям, претерпела  существенные  изменения, у  человечества  нет  причины  отказываться  от  нее как  от  заблуждения  либо  как  наследия  давно  прошедшего  времени, когда  люди  относились  к  миру  якобы  примитивно, прямолинейно. Мысль, которую  эта  вера  в  себе  несет,  совсем  не  проста  и  не  наивна: люди  ХХI  века  в  попытках объяснить  право, связанные  с  ним  общественные  явления, будут  обращаться  к  физическому  миру (космосу) также  упорно и  часто, как  это  делали  наши  предки  во  втором  и  первом  тысячелетии  до  нашей  эры.

Порядок  есть  то, что  связывает  природу  и  общество, определяет  формы  биологической  и  социальной  эволюции. Он  присущ   самоорганизующимся, саморегулирующимся  системам, способным  в  течении  времени  изменяться  внутри  себя  в  ответ  на  стимулы среды, удерживая  при  этом  равновесное  состояние  входящих  в  них  элементов. Теория  систем, кибернетика, а  сегодня и  набирающая  высоту  синергетика,  то  есть  отрасли  современных  знаний, претендующие  на  объяснение  общей  картины  мира, выработку  универсальных  парадигм  его  развития, дают  нам  возможность  получить  определенные  ответы  на  вопрос, как  и  по  каким  “законам” происходит  упорядочение самых  разных  систем, включая  физические, химические, биологические, технические  и  социальные. В  том, что  этические  системы, мораль  и  право  развиваются  по  общим  законам  и  порядкам, относящимся  к  самоорганизации  сфер  жизни, существованию  предметов  и  явлений, люди  убеждались  многократно;  плохо, когда  они, сбиваемые  с  толку  заблуждениями  идеологического  порядка, допускают   “выпадение” (даже  частичное) морали  и  права  из  общего  строя  жизни  природы  и  общества. Оно  было  бы  равнозначно  культурной  катастрофе. Основная  и, видимо, самая  благородная  задача  современной  науки  состоит  в  раскрытии  тайн  “организации  жизни  на  Земле”  на  базе  всех  отраслей  научного  знания, включая, возможно, в  первую  очередь, общественного, этического  знания. Не  случайно  многие  выдающиеся  представители  точных  и  естественных  наук  с  воодушевлением  предсказывают  в  будущем  наступление  эпохи  обществоведения, обогащенного  результатами  глубокого  постижения    космических  и  природных  феноменов. Люди  должны  исходить  из  общей  физической  картины  мира, постоянно  иметь  её  в виду, чтобы   решить  для  себя, как  правильно  жить, как  вести  себя  в  обществе, относиться  к  природе, миру. Тогда  человек  сможет, действительно, преисполниться “благоговением  перед  жизнью” (Альберт  Швейцер), а  человечество  поймет, наконец, что  использование  науки  в  основном  для достижения  комфорта, удовольствия, богатства  и  роскоши, доступной немногим, для взвинчивания духа конкуренции  и  потребительства  ведет  к  утрате  нормальных  жизненных  ориентиров, ставит  под  вопрос  смысл  человеческого  существования  в  этом  мире.

Право  человека  на  жизнь – это, скорее, онтологическое, чем  юридическое  право  и, если  общественные  порядки  заставляют  кого – то  всю  жизнь  изнурительно  трудиться  ради  куска  хлеба, быть  средством для  благосостояния  и  удовлетворения  потребностей  других, постоянно  служить  чужим  интересам  в  качестве  работника, солдата, налогоплательщика, то  тогда  это  не  право, а  обязанность  жить  ради  поддержания  сомнительно  организованного, плохо  урегулированного, скверно  управляемого общества. Родиться, чтобы  кому – то  послужить, заплатить  ближнему  долги, а  государству – налоги, а  потом  с  чувством  исполненного  “долга”  умереть —  это  ли  не  бессмыслица, на  которую  обрекает  громадное  число  людей  современная  организация  общественной  жизни?  Не  лучшей  оказывается  и  доля  тех, кому  служат, кто повелевает  и  господствует  в  мире, они  тоже  находятся  во  власти  абсурдного  существования, как об  этом  проникновенно  говорят  философы – экзистенциалисты. Как  бы  то  ни  было, но  логика  культурной  эволюции  человечества   ведет  людей  к  такой  организации  и  порядкам  жизни, которые  отвечали  бы  смыслу  существования  не  только  самого  человека, но  и  предметов  и  вещей  его  окружающих. Чтобы  обрести  эти  смыслы  человек  будущего должен  пойти  по  стопам  древних  людей, по  крайней  мере, в  одном  отношении, он  должен  научиться  вопрошать  природу  без  интеллектуального  высокомерия  и  ложного  всезнайства, запастись  изрядной  долей  критицизма  по  отношению  к  себе, своей  способности  обустраивать мир, которая, действительно, велика, но  не  безгранична.

Смысл  и  назначение  регулирующих  процессов  в  праве  выражают  необходимость  организации  определенных  связей  в  человеческом  сообществе, иначе  говоря,  необходимость  общественного  развития.  На  каком  бы  этапе  своего  исторического  развития  не  находилось  право, его  точка  зрения  всегда  была, есть и  будет  точкой  зрения  необходимости, выражением  социальной  нужды, потребностей  в  установлении  порядка.    Это, если  угодно, константа  в  исторической  судьбе  права. Она  не  меняется  со  временем, но  меняется  онтологический  образ  необходимости, которому  право  служит  и  с  которым  связывает  требования  законосообразности, предъявляемые  к  социальным  явлениям, процессам, деятельности. Общее  представление  людей  о космосе  и  об  отношении  к  нему, мировоззрение  как  таковое, развернутая  перед  глазами  человека  универсальная  картина  мира  —  вот  что, собственно, определяет  необходимость  в  смысле  её  объективного  или  идеального  бытия. Многие  ранние формы  права  выражали  точку  зрения необходимости, которая  вытекала  из  древнего  космизма, системы  взглядов, представлений  о  роковой  предопределенности  событий  и  судеб, об  универсальных, циклических  законах, связывающих  всё  живое  и  неживое, далекое  и  близкое, естественное  и  сверхъестественное. В  традиционных  обществах  правовое  регулирование  утверждает  необходимость  безоговорочного  подчинения  людей  воле  и  законам  Бога, авторитету  харизматических  лидеров, вождей  и  пророков, повелениям  которых, субъективным  по  происхождению, право  должно  было  придавать  значимость  объективного   требования. За  тысячи  лет  до  нашей  эры  и, по  крайней  мере, первые  полторы  тысячелетия  новой  эры  право  в  своих  ранних     формах (первобытное,традиционное, религиозное) постоянно  и  сильно  подпитывалось  из  иррациональных  источников – сакральных представлений, магики, мистики, метафизики, руководствовалось  пафосом  религиозной  веры  в  непреложность  потусторонних  законов. Именно  эти  источники  в  сочетании  со  стихийным  рационализмом, идущим  от  повседневной  практики,  определяли  тип  и  характер  развития  ранних  правовых  систем.  В   сущности  все основные  черты  права  как  социального  явления  сложились еще  на  донаучных  стадиях  его  развития. Если  бы  мы  всегда  учитывали  фундаментальность  и  масштабы  накопленного  в  прошлом  иррационального  опыта  правового  регулирования, который  никогда  не  может  исчезнуть  полностью, мы  не  удивлялись  бы  многому, что  происходит  сегодня  в  правовой  сфере, лучше  и  глубже  понимали  бы  природу  современных  юридических  мифологем, фикций, общепринятых  условностей.

На  исторических  подходах  к  Новому  времени (урбанизация, появление  промышленности  и  начало  индустриализации, развитие  буржуазии  и  капитализация  общественных  отношений, формирование  национальных  государств, первые  шаги  научно – технического  прогресса  и  т. п.)  произошел  поистине  революционный  поворот  в  правовой  истории  человечества:  право  начинает  развиваться  под  эгидой  науки, становится  на  почву  реализма, пытается  избавляться, хотя  и  с  трудом,  от  религиозных, метафизических, идеалистических  иллюзий. Правовое  регулирование  обретает  научные  рамки  и  формы, строится  в  стратегическом и  тактическом  плане  на   теоретико  — познавательных  принципах, изначально  восходящих  к  точным  и  естественным  наукам.  Несомненное  удовлетворение  многим  поколениям  юристов приносит  мысль  о  том, что  право  как  нормативно – регулятивная  система  прочно  поставлена  на  научные, рациональные  основания. Причин  для  того, чтобы  так  думать, было  больше, чем  достаточно.

Со  времени  открытия  И. Ньютоном  законов  механики установилось  представление  о  том, что  мир  является  хорошо  отлаженной  системой, которая  развивается  в  соответствии  с  непреложными  законами  и  закономерностями, открытие  и  использование  которых  в  практических  целях  являются  первоочередными  задачами  науки. С  надеждой  и  воодушевлением  юристы  восприняли  дух  эпохи  Просвещения, а  вместе  с  ним  мировоззренческий, методологический  патронаж  естественных  наук, которые,  освободившись  от  средневековых и  более  ранних   по  происхождению  предрассудков, резко  пошли  вперед  по  пути  научных  открытий, технических  изобретений. Теологическое  мировоззрение, господствовавшее  в  сфере  права  сменяется  научным; европейская  юриспруденция, прежде  развивавшаяся, главным  образом, по  пути  церковного, канонического  права  и  клерикального  законодательства (правовые  акты  государств  находились  тогда  на  втором  плане), пожелала   сформировать  свое  собственное  юридическое  мировоззрение, положив  в  его  основу  особого  рода  правовой  детерминизм, по  сути  аналог   естественно-научного  детерминизма. Если  раньше юрист охотно  изображал  из  себя  духовного  наставника, моралиста, толкователя  воли  Божьей  и исполнителя предначертанных Божьих  законов, то  теперь  его  идеалом  становится  рационально  мыслящий  исследователь, ученый – экспериментатор, добывающий  истинные  знания  о  мире, способный  использовать  их  в  своей  практике. С  большой  выразительностью  мысль  о  том, что  задачи  права  суть  научные  задачи, а  знание  о  праве  ничем  не  отличается  от  научного  знания, проведена   в  юридическом  позитивизме, методология  которого  сформировала  образ  права  во  многих  странах  мира, обусловила  как  достижения, так  и  недостатки  современных  правовых систем.

Связанные  с  классической  картиной  мира  парадигмы  научного  мышления  прочно  легли  в  основу  стратегии  правового   регулирования, определив  его  структуры, функции, методы  и  задачи, сотворив, в  конечном  счете,  то  явление, которое  сегодня  называют   юридическим  рационализмом.  В  нем  воплотилась  и  сохранялась  долгое  время  неистовая  картезианская  вера  в  непогрешимость чистого разума,  источника  и  основы  человеческого  познания. ”Всё, что  понимает  разум, — утверждал  Р. Декарт, — он  понимает  правильно, и  невозможно, чтобы  он  ошибался. Откуда  же  рождаются  мои  заблуждения? Очевидно, только  из  того, что  воля, будучи  более  обширной, чем  ум, не  удерживается  мной  в  границах, но  распространяется  также  на  вещи, которых  я  не  постигаю”3.  Это  она, воля, легко  впадает  в  заблуждения, выбирает  вместо  истины  ложь, вместо  добра  зло. Этическое  учение  о  свободе  воли, которая  может  быть  как  добродетельной, так  и  злой, порочной, всячески  поддерживало  юридический  рационализм, “снимая”  с  него  ответственность  за  иррациональные  элементы  юридической  практики.  В  сфере  социального  нормативного  регулирования  право  наиболее  далеко  пошло  по  пути   союза  с  наукой,  потому  что  мораль, заключающая  в   себе  сильные  аксиологические  и  телеологические  начала, слабо  откликалась  на  призывы  науки, да  и  не  могла  быть  последовательно  научной, а  религия  перестала  бы  существовать  как  таковая, если бы   покинула  почву  мистики  и  иррационализма, против  которых  активно  выступает  наука.  Принятие  научных  парадигм  послужило  началом обособления  права  среди   нормативно – регулятивных  систем, способствовало  разрушению  его   традиционных  связей  с  религией, также  как  и  углубляющемуся  сегодня  процессу  отчуждения  юридической  сферы  от    моральной. Но  прежде  чем  говорить  об  издержках  юридического   рационализма, вернемся  к  временам, когда   закладывались  научные  основы  права, создавалась современная  методология правового  регулирования.   Тогда  сформировались  исходные  установки или, лучше  сказать, парадигмы  юридического  мышления,  которые   считаются  строго  научными (в  смысле  физической  картины  мира, изначально основанной  на  ньютоновской  механике),  определяющими  архитектонику  права  как  целостного  явления, взятого  в  совокупности   объективных  и  субъективных, внутреннних  и  внешних  проявлений. Термин  “парадигмы” мы  берем  в  распространенном  науковедческом  смысле;  это – общепринятые в  определенном  месте  и  во  времени  образцы  постановки  и  модели   решения   научных  проблем, своего  рода  теоретические  и  методологические  координаты  науки. Они  меняются  значительно  реже, чем  основная  масса научных  идей, конструкций  и  теорий, представляют  устойчивые  рамки  развития  науки  на  протяжении  столетий  и  целых  эпох. Попытаемся  указать  на  некоторые  основные  научные  парадигмы, получившие  широкое  признание   со  стороны  юридической  теории  и  методологии, укоренившиеся  за  многие  столетия  в  практике  правового  регулирования, в  сферах  правотворчества  и  правоприменения.

Парадигмы  объективности. Физический  мир  объективен, воплощает  совершенство  природы, задает  субъекту  условия, возможности  и  пределы  познания.  Он  изначально, образцово  урегулирован, “нет  ничего  более  упорядоченного, чем  природа”, замечал  еще  Цицерон. Правовой  порядок  есть  часть  упорядоченной  природы, он  должен  быть  однороден  с нею;  природа  права  конгруэнтна, то  есть  соразмерна, совместима, относима  к  природе  вообще, поэтому  главное  методологическое  требование  к природе  права — удовлетворять  человеческим  представлениям  о  природности  всех  вещей. Право  объективно  в  онтологическом  смысле,  оно  несет  в  себе  природный  образ, находящийся  по  ту  сторону  от  субъекта  с  его  познавательными  претензиями  и  творческими  потенциями.  Но  объективность  права, как  и  многих  других  близких  ему  социальных  явлений, существует  не  сама  по  себе, не  является  статичным  состоянием, она  дана  субъекту  и   только  ему, может  быть  осмыслена  в  контексте  развивающихся субъектно – объектных  отношений. Если  бы  природа  не  наделила  человека  сознанием  и  не  возвысила  его  до  положения  познающего  субъекта, она    не  смогла  бы  выступать  в  онтологическом  статусе  объекта. В  присутствии  субъекта сам объект  как  бы  “оживает”, он  приобретает  способность  “говорить” (вспомним  о  “диалоге  человека  с  природой”), задавать  задачи, отвечать  на  вопросы  пытливого  субъекта —  наблюдателя, исследователя, в  результате  чего  процесс  освоения  человеком  объективного  мира  становится бесконечной  цепью  актов  взаимодействия  между   субъектом  и  объектом. В   этом  процессе  велика  роль  и  многообразны  функции   человеческого  сознания, среди  последних значительное  место  принадлежит  социальному  и  правовому  регулированию. Если  объективный  мир  самоорганизован, природа  на  свой  лад  упорядочена, то, казалось  бы, что  может  добавить  к  этому  человек, подчиненный  природным  императивам?  Такой  вопрос  часто  задают  критики  научной  парадигмы, настаивающей  на  объективности  всего  сущего, утверждающей  объективную  природу  права  как  часть  целостного  природного  порядка. Весьма  возможно, что  природа  могла  бы  вполне  довольствоваться   уровнем  упорядоченности   ее  внутренних  связей, который  достигается  в  результате  самоорганизации  и  саморегулирования, если  бы  в  мире  не  было  человека, наделенного  сознанием.  Но  он  есть, он  вторгается  в  объективный  порядок  вещей, что — то  к  нему  прибавляет, нечто  переделывает, совершенствует  или  портит, приспосабливает к  себе;  он  удобно  устраивается  в  мире, используя  все  доступные  ресурсы, проникая в  глубины  и  тайны  Вселенной, которая  становится  “творческой  лабораторией  человека”. Часть  объектов  мира  даны  субъекту, они  первозданны  и  нерукотворны, но  другая  часть  объектов  создается  самим  человеком, предначертаны  в  его  сознании  и  произведены  его  усилиями  (артефакты), но  потом  выходят  из- под  его  власти, ведут  себя так  же, как  и  всякие  объекты  по  отношению к  субъекту. Все  это в  огромной  степени  осложняет  субъектно – объектные  связи  в  мире. Сознательная  регулирующая  деятельность  человека, ответственное  использование  им  средств  упорядочения  внешней  среды, становятся  в  этих  условиях  совершенно  неизбежными  и  необходимыми  для  поддержания  определенного  контроля  субъекта  над  объективным  миром.

Парадигмы  закономерности. Упорядоченная   природа, физический  мир  наглядно  демонстрируют   великую  конструктивную силу  закона, закономерности  и  порядка. Их  противоположностями  являются  хаос, смешение, беззаконие, нарушение  порядка, которых  следует  избегать. Порядок  всегда  законосообразен, он  есть  осуществленный  закон  или  реализуемая  закономерность, которые  удерживают  развивающийся  процесс  в  определенных, нормальных  для  него, параметрах  и  пределах. В  законах и  закономерностях  представлена  объективная, устойчивая, повторяющаяся  связь  между  явлениями, построенная  по  типу  каузальных (причинно – следственных) связей. “Жизнь – это  серия  фактов, управляемых    законом”, — писал  философ  Х. Ортега-и –Гассет2.  Использовать  закономерности  и  применять  законы  значит  управлять  процессами  развития, значит  через  события   и  действия, выступающие  в  качестве  причин,  вызывать  факты, которые  являются  следствиями  данных  причин. В  актах  социальной  и  правовой   регуляции  люди, следовательно, сознательно  манипулируют  объективными  связями, подводят  “под  закон” различные  сферы     общественных  отношений, опираясь на  причинно —  следственные  механизмы. Кроме  того, законы  и  закономерности  в  научной  картине  мира  четко  привязывались  к   таким  свойствам  развивающегося  объективного  процесса  как  однолинейность  и  обратимость. Классическая  наука имела  дело по  преимуществу с  законами (естественными и  общественными)  и  закономерностями  однолинейных  процессов  с  причинами  вначале  и  следствиями  в  конце;  цепочка  изменений  объекта составляла  единый  ряд  последовательных  преобразований, обеспечивающих  желаемый  или  предсказанный  финальный  результат. Обратимость  процесса, согласно  физическим  определениям, есть  его  зависимость  от  направления  времени4.  Понять  закономерности  процесса  можно, исходя  из  его  обратимости; актуальные  события  и  факты  при  законосообразном  развитии  можно  представить  себе  в  прошлом (придание  некоторым  юридическим  законам  обратной  силы  есть  частный  случай  этой  операции)  и  распространить  на  будущее, пожелав  и  предвосхитив  наступление  подобных  событий  и  фактов   в  близкой  либо  далекой  перспективе. Стало  быть, закон  и  закономерность  означают, что  события  и  факты, которые  выступают  опорными  или  хотя  бы  заметными  точками  развивающегося  процесса, располагаются  на  единой  линии  развития, являются  разнонаправленными  во  времени.  Они  имеют  прошлое, существуют  в  настоящем, устремлены  в  будущее. С  этим  связаны  чрезвычайно  важные  временные  характеристики социального и  правового  регулирования.

Парадигмы  устойчивости. Рационализм  классической  науки  увлекает  право   на  путь стабилизации  общественной  жизни, создания  устойчивых  регулируемых  систем  по  образцам, существующим  в  физическом  мире. Все  знают, что  природа  необычайно  консервативна, она  не  сдает  своих  позиций  под  мощным  натиском  современной  технизированной  культуры, сопротивляется  до  последнего, находит  неожиданные,  оптимальные  для  себя  ответы  на  дерзкие  вызовы   обезумевшей  части  человечества. Люди, к  сожалению, мало  делают, чтобы  загладить  вред, причиненный  природе, поэтому  в  эпоху  техногенных  катастроф  мы  восхищаемся  возможностями  самоорганизации  и  саморегулирования  в  природе, её  способностью  приводить  себя  в  порядок   после  крупных  встрясок  и  утрат.  Но  наши  предки  знали  это  давно, старались  устроить  многие  стабилизационные  институты  общества  по  образу  и  подобию  природных  процессов.  Что  бы  ни  говорили, но  основное  назначение  права  —  поддерживать и   охранять  порядок, который  в  основе  своей  наследуется  обществом  от  прошлых  поколений, базируется  на  исторических  и  культурных  традициях, модернизируется  лишь  в  тех  пределах, которые  не  ставят  под  угрозу  устойчивость  системы. Мания  новаторства  противопоказана  праву, а  присущая  ему  нормальная  тяга  к  обновлению  не  должна  осуществляться  в  формах, угрожающих  стабильности.  И. Пригожин называет  устойчивой  такую  динамическую  систему, у  которой   небольшие  изменения  начальных  условий  порождают  небольшие  эффекты;  в  неустойчивых  динамических  системах   небольшие  возмущения  начальных  условий  со  временем  усиливаются, приближаются  к  хаосу5. Особая  и  высшая  задача  правового  регулирования – удержать  динамику  общества  в  рамках  устойчивой  системы,  не  допустить  скатывания  общества  к  неустойчивому состоянию. Для  этого  необходимо  следить  за  системностью  новаций, которые  приветствуются  в  том  случае, когда  они  совершенствуют, делают  более  простым  и  четким   порядок, а  не  усложняют  или, еще  хуже, подрывают  его.  Если  к  желаемому  результату  можно  придти  не  одним, а  несколькими  путями,  то  лучше  сразу  отбросить  менее  понятные  и  более  рискованные линии, свести  регулирование  к  простому  и  надежному  однолинейному  процессу.

Детерминистские  парадигмы. Издавна  правовое  регулирование  осуществляется  на  основе  детерминизма  как  мировоззрения, утверждающего  объективный  закономерный  характер  взаимосвязей  и  взаимообусловленностей  явлений  мира. В  сфере  регуляции  человеческого  поведения  могут  использоваться   и  широко  применяются  вненаучные  детерминационные  схемы, которые  обусловливают  действия  и  поступки человека волей  Бога, стремлением  к  идеалу  и  высшей  цели, задачами  продвижения  некоторых  ценностей  и  ценностных  установок. Правовая  история  показывает, что  поведение, мотивированное  этими  схемами,  является  не  менее  необходимым  и  обязательным, чем  действия, поступки, продиктованные  материальной  нуждой  либо  подобными  ей  причинами. Однако  авторитет   науки  и  представленной  им  картины  мира  в  немалой  степени  способствовал  тому, что  указанные  вненаучные  схемы  стали  рассматриваться  как  антинаучные, нерациональные, подлежащие  вытеснению  из  правовой  сферы. Усилия  в  данном  направлении  привели  к  весьма  относительному  успеху, сопряженному  с  большими  потерями  и  издержками, но  в  юриспруденции  всё  же  утвердилось  некое  подобие  господства  естественно – научного  детерминизма, ядром  которого  служит  положение  о  причинности, сведенное, в  свою  очередь, к  связи  материальных  причин с  материальными  следствиями. В связи  с  этим  многие  юристы  ХХ  века, особенно  англо – американские, торжественно  заявили  о  наступлении  эпохи  реализма  в праве, но, в  действительности, в  это  время  право  медленно  погружалось  в  пучины  технократизма, прагматизма, утилитаризма, грубого  материализма, безудержной  коммерциализации  и  сервильности  по  отношению  к  сильным  мира  сего. На  то, как  говорится, были  и  есть  серьёзные  причины.  Конечно, в неблагополучиях  современного  права  меньше  всего  следует  винить  науку  как  таковую, но  тенденции, которые  ведут  к  подобному  итогу, как  правило, прикрываются  авторитетом  науки, выдаются  в  качестве  научного  подхода  к  упорядочению общества. Сама  же  современная  наука  в  трактовке  детерминизма  далеко  вышла  за  пределы  природных  соотношений  непосредственно каузального  типа, изучая  различные  виды  взамозависимости  и  взаимообусловленности  явлений, коррелируемых   во  времени  и  пространстве, вероятностные  соотношения, системные,  структурно – функциональные  связи,  отношения  симметрии  и  т. п. Современные  системы  права   и  правового  регулирования  подчеркивают  свою  верность  классическим  научным  представлениям  о  мире  еще  и  тем, что  они  в  принципе  не  приемлют  индетерминизм. Постулат  абсолютной  свободы  воли, если  бы  юристы  приняли  его добросовестно  и  последовательно, означал  бы  разрушение  социокультурной  схемы, на  которой  базируется  идея  регуляции  человеческих  действий. Не  имея  возможности  полностью  отказаться  от  свободы воли  (она  необходима  для  объяснения  природы  договоров, сделок, ответственности),  юриспруденция  пытается  надеть  на  нее  “смирительную  рубашку”, сузить  законные  рамки  и  создать  многочисленные  ограничения. Право  —  “враг”  случайностей  и  импровизаций;  оно  не  любит  исключений  из  правил, хотя  и  вынуждено  иногда  с  ними  соглашаться. В  соответствии  с  рассматриваемой  научной  парадигмой  правовое  регулирование  направляется  необходимостью, отражающей  высшую  степень  детерминированности  явлений, пытается  исключить  случайность, которая  представляет  собой  единичную, неустойчивую  связь, выпадающую  из  законосообразного  процесса,  непредусмотренный  субъектом  и  неожиданный  результат  столкновения  либо  перекрещивания  нескольких  автономных, независимых  друг  от   друга  причинно – следственных линий.

Парадигмы  истины.  Ничто  так   глубоко  не  наполняет  душу  судьи  и  юриста  величайшей  гордостью за  свое  дело, как  сознание  того, что  он  служит  Истине. Однако, истинность   знаний  о  праве  часто  подвергается  сомнению, поэтому  юристам  приходится  бороться  за  истину, за  право  апеллировать  к  истине, говорить  от  её  имени. Понятие  истины  относится  к  объективному  содержанию  знаний, идей, теорий  и т. п., означает  их  соответствие  объектам  познания. В  истинном  знании  содержится более  или  менее  полное, приближающееся  к   точности   отражение  познаваемого  предмета, идеальный  образ  реального  объекта, схватывающий   в  нем, объекте, всё, что  существенно, значимо, ценно  для  субъективной  деятельности. Известные  определения  истины  как  “гипсового слепка”, точной  копии  предмета  вытекают  из  представлений  о  движении  мира  через  развертывание  объективных, закономерных, однолинейных, равновесных  и  устойчивых  связей.  На  тех  же  представлениях  основывается  и  возможность  верификации, опытной  проверки  и  переподтверждения  истины  путем  использования эмпирических  процедур  при повторных  наблюдениях,   последущих  исследованиях. Истина  остается  истинной, а  верификация – возможной  до  тех  пор, пока  отражаемые  в  них  факты  и  обстоятельства  сохраняют  свою  идентичность, а  динамика связей  позволяет  удерживать    закономерности  развития в  устойчивой  системе.  Но  истина  перестает  быть  истиной, верификация  становится  невозможной, когда  система  переходит  в  неустойчивое  состояние  в  результате  разбалансировки  детерминационных  зависимостей  и  внутренних связей.  Сказанное  относится  к  той  области  юридических  знаний, идей, теорий, которые  возникают  в   процессе  отражения  фактов  правовой  действительности с использованием  научной  методологии  познания.  Но  право  имеет  дело  не  только  с  такими знаниями, оно  постоянно  прибегает  к  нормативным, ценностным  идеям  и  суждениям, которые  не  относятся  к  позитивному, эмпирическому  знанию. А  если  так, то, по  мнению  представителей  философского  и  юридического  позитивизма, критерии  истинности  к  ним  не  применимы, они  не  могут  быть  истинными   или  ложными. Другие  считают, что  сама  истина  может  рассматриваться  как  норма  и  ценность, быть  источником  нормативных  и  ценностных  суждений, последние, если  они  логически  организованы (логика  норм, логика  ценностей) находят  рациональное  изложение  в  особых  системах  знаний, применительно  к  которым  может  быть  условно  использован критерий  истинности.  Не  будем  сейчас  вдаваться  в  детали  этих  сложных  проблем, но  весьма  примечательно, что  правовое   регулирование  уже  не  может  обходиться  без  так  называемых  “условных  истин”, вводимых  в  юридический  оборот  под  давлением  нормативных  и  ценностных  представлений. Согласно  закону  к  истине  приравнивается  то, что  ею  не  является  либо  не  установлено  в  качестве  истины; таковы  презумпции, фикции  и  прочие  условности  в  праве, смысл  которых  в  надежном  обеспечении  прав  человека, поддержании  основ  конституционного  строя  и  т. п.  Ярким  примером  может  служить  презумпция  невиновности; лицо  считается  невиновным  до  тех  пор, пока  вступивший  в  законную  силу  судебный  приговор  не  установит  его  вину.  Истины  мы  пока  не  знаем (и, может  быть, никогда  не  узнаем), но  до  наступления  известных  обстоятельств  мы  должны  принимать условную истину, а  именно то, что лицо  не  совершало  инкриминируемых  ему  действий.  Трудно  сказать, хорошо  это  или  плохо, но, видимо,  необходимо  то, что  при  недостатке  настоящих  истин   и  отсутствии  настоящих  причин, право создает  квази-истины, квази –причины, применяет  их  в  качестве  инструментов  правового  регулирования.  В  целом  же право  и  юриспруденция  работают  с  категорией  истины, как  видим,  на  жестких  условиях  и  с   известными  ограничениями  во  времени  и пространстве.

Парадигмы определенности  и  точности.  Она  восходит  к  образцам  точных  наук, прежде  всего, к  математике. Благодаря  использованию  языка  математики, физическая  картина  мира  достигла  высокой  строгости  и  точности  описания  взаимозависимостей  природных  явлений. Будучи последовательной  и  чистой  аксиоматической  наукой, математика  строится  на  основе  небольшого  числа   постулатов, утверждений, истинность  которых  принимается без доказательств, а  все  другие  понятия  логически  выводятся  из  аксиом  путем  доказывания  теорем,  подтверждения  гипотез, перехода  от  известного  к  неизвестному.  Благодаря  этому  достигается  высокая  точность математических  положений., а  вместе  с  ней  —  приближающаяся  к  идеалу  определенность. Все  другие  науки, от  астрономии, биологии  до  лингвистики  и  общественных  наук  старались  с  разным  успехом  использовать  математические методы  добывания  знаний, строить  математические  модели, добиваться  кристальной  ясности  научных  построений. Во  всякой  отрасли  знаний  столько  науки, сколько  в  ней  математики, говорили  когда –то. В  свое  время  Б. Спиноза, чей  взгляд  на  мир  часто  определяют  как  механистический  фатализм, рассматривал  общество  как  математическую  систему, а  этику  и  право  считал  возможным  познавать, строить  геометрическим  способом (more  geometrico).  Юристам  льстили, когда  строгий  юридический  язык, требующий  точных  формулировок  и  однозначных  смыслов, сравнивали  и  сближали  с  математическим. В  ХХ  веке  юриспруденция  испытала  на  себе  влияние  множества  методологических  школ, выступавших  за  математизацию  юридической  науки, поток  соответствующих  публикаций  не  иссякает  и  в  наши  дни.  Математика, как  и  другие  точные  науки,  притягивают  к  себе  юристов способностью  достигать высокий  уровень  определенности  и  точности  за  счет  устранения  непродуктивной  сложности, отвлечения  от  многообразия   предметного  мира   по  правилам  типа  известной  “бритвы  Оккама”.  Там, где достижению  определенности  и  точности  знаний  мешают  присущие  изучаемым  процессам комплексность  и  плюрализм, ими  следует  жертвовать.  Правила  “бритвы  Оккама”  обычно  формулируют  следующим  образом: “сущность  не  следует  умножать  без  необходимости”, “что  может  быть  сделано  на  основе  меньшего  числа  предположений,  не  следует  делать, исходя  из  большего”, “многообразие  не  следует  предполагать  без  необходимости”. В  точных  науках  “бритва” срезает  все  непродуктивное,  действует  безукоризненно, но  общественные  науки, в  том  числе  юридическая, которые  познают  не  отдельные  моменты  и  не  единичные  частности, взятые  сами  по  себе, автономные  по  отношению  к целому, а  предметы  и  явления, включенные  органически  в   комплексный, плюралистический  мир,  едва  ли  подходят  для  “бритья”  в  духе  Оккама.  Уже  давно  звучат  голоса  великих  ученых, предостерегающих  против  “тотальной”  математизации  науки.  “Но  нет  никаких  оснований  думать, — утверждал  В. И. Вернадский, — что  при  дальнейшем  развитии  науки  все  явления, доступные  научному  объяснению, подведутся  под  математические  формулы  или  под  так  или  иначе  выраженные  числовые  правильные  соотношения; нельзя  думать, что в этом  заключается  конечная  цель  научной  работы”6.  Говоря  о  физиках, Альберт  Эйнштейн  показал, какой  ценой  достигается  определенность и  высокая  точность, стремясь  к  которой  он, физик, “вынужден  сильнее  ограничивать  свой  предмет, довольствуясь  изображением  наиболее  простых, доступных  нашему  опыту  явлений, тогда  как  все  сложные  явления  не  могут  быть  воссозданы  человеческим  умом  с  той  точностью  и  последовательностью, которые  необходимы  физику — теоретику. Высшая  аккуратность, ясность  и  уверенность  за  счет  полноты! Но  какую  прелесть  может  иметь  охват   такого  небольшого  среза  природы, если  наиболее  тонкое  и  сложное  малодушно  и  боязливо  оставляется  в  стороне?  Заслуживает  ли  результат  столь   скромного  занятия  гордого  названия  “картины  мира”?”7.  Приобретенная  столь  дорогой  ценой  аккуратность и  ясность  оказываются  как  нельзя  кстати  в  правовой  сфере, где  основная  масса  проблем  далека  от  философских  универсальных  парадигм, не  выходят  за  рамки  практической  реальной  жизни, где  бесспорная  определенность  должна  во  всяком  случае  вытеснять  спорную  неточность. Сам  А. Эйнштейн  высказывает  весьма  неординарную  мысль: “Вся  наука  является  не  чем  иным  как   усовершенствованием  повседневного  мышления”8.  Если  так, то  повседневность  соединяет   право  с  наукой; здесь, очевидно, находится  еще  одна  линия  их  прочной   связи. Юристы  совсем  недавно  стали  задумываться  над  тем, какое  значение  имеет  повседневность для  права  современного  постиндустриального  информационного  общества.  Люди  дожили  до  времен, когда  человек  должен  защищать  свою  повседневность, право  жить  так, как  он  привык  и  хочет  жить  вопреки  бешеному  ритму  современного  развития, без технологических  и  информационных  искушений, опасных  и  рискованых  экспериментов  над  природой  человека. Для  юристов  повседневность  становится  онтологической  категорией, указывающей  на  укорененность и  относимость   бытия  человека  к  природному  и  общественному  бытию. Её  определяют  как  область  неотчуждаемого  опыта, “домен, ограничиваемый  местом  и  временем”, напоминающий  нам  об  отчуждении  и  опасностях  нашей  эры, предостерегающий  “против  технологического  суперчеловеческого  модерна”;  “ничего случайного —  это  и  есть  повседневность”(Nothing  happens,  that  is  the   everyday)9.   Человек  бросает  якорь  в  повседневность, чтобы  не  быть  унесенным   в  незнакомый, искусственно  создаваемый  мир, который  удаляется  от  его  исконной  природы.  Не  исключено, что  именно  юриспруденция, овладев  по – новому  естественно – правовой  методологией, «онаучив»  её, может  дать  человеку  возможность  сохранить  себя  как  человека  в  условиях  быстро  и  кардинально  меняющегося  мира. 

Парадигмы  антиципирования, предсказуемости. Поскольку физическая  картина  мира  представлялась  ясной  и  определенной, все  в  ней  было  взаимосвязано, взаимообусловленно, линии  развития  четко  прослеживались от  прошлого  к  настоящему, то  их  продление  во  времени  давало разуму основания  для  уверенного  конструирования  форм  будущего. Исходя  из  того, что  эмпирически  зафиксировано  как  факт,  ученый  способен  восстановить  прошлое  состояние  данного  факта, и, самое  главное, антиципировать, предвосхитить  его  будущее. Отметим, что  антиципация  есть один  из  краеугольных  камней  в  фундаменте  юридического  регулирования: в  основу  берется  расчет  на  то, что  а) в  сходных (аналогичных)  ситуациях  люди  будут  вести  себя  сходным (аналогичным) образом, б) появление  и  наличие  у  человека  определенных  интересов  подведут  его  рационально  к  требуемому  нормой  права  поступку, в) долг  и  взаимные  обязательства  между  людьми, вероятно, не  позволят  им  переступить  границы  права, г) перспектива  ответственности  и наказания  есть  для  рациональной (благоразумной) личности  достаточная  причина  не  допустить  правонарушения  и  т. п. Очевидно, что  такого  рода  предвосхищения  были  бы  невозможными  без  учета  причинно – следственных  связей  между  эмпирически  наблюдаемыми  фактами правовой  действительности. Теоретики  права, например, американские  реалисты  (О.В. Холмс  и  др.) давно  подметили, что  право  можно  определить  как  предсказание   того, что  в  действительности  будут  делать  суды, судьи  и  другой  персонал, принимающий  юридические  решения. Для  правовых сообществ  и  юристов, воспитанных  в  духе  научного  рационализма,  типична  особая   требовательность   ко  всякого  рода  юридическим  обращениям  к  будущему —  предвосхищениям, предсказаниям, прогнозам,   они  должны  обладать  высочайшей  степенью  надежности. В  сущности  разум, утверждаемый  правом, есть  способность человека  четко  определять  предметы  и  события, с  которыми  он  имеет  дело, устранять  всякую  неясность  и  темноту  в  человеческих  отношениях, осуществлять  нормативный, стало  быть, правильный  вариант  развития  процесса, предотвращая  любые  отклонения  от  него, расширять  пределы  рационального  контроля  над  жизненными  процессами  за  счет  вытеснения  стихийных, спонтанных  моментов, устанавливать  приоритеты  закономерного  над  случайным, постоянного  над  временным.  В  аксиологическом  смысле  антиципированная  линия  поведения  становится  ценностно оправданной, принимается  как   правильная, правомерная, законная, а  все, что  выходит  за  нее, отклоняется  от  этой  линии, считается  неправильным, противоправным, незаконным.  Отсчет  идет  одновременно  по  рациональным  и  ценностным  критериям. Каждый  юрист, конечно, хорошо  знает, что  случайность, деструкция, нестабильность, дезорганизация, отклонения  и  нарушения  законов,  ошибки  и  неудачи   вовсе  не  исключены  из  правовой  сферы, их  всегда  больше, чем  хотелось  бы, но  у  него  есть  прекрасное  объяснение  той  иррациональности, от  которой  пока  не  избавлено  правовое  регулирование.  Причина, согласно  распространенному  мнению, лежит  в  неполноте  познания  юридической  действительности, недостатке  надежной  информации  и  истинных  знаний  о  праве, несовершенстве имеющихся  методов  правотворчества  и  правоприменения. Дурные  законы  принимаются, потому  что  законодатели  плохо  знают  реальное  положение  дел  в  обществе, судьи  и  чиновники  неумело  применяют  закон, потому  что  не  стремятся  приобрести  соответствующий  опыт, преступность  существует, потому  что  с  ней  борются  недостаточно  активно. Дефицит  знаний  и  несовершенство  опыта  становятся  постоянно  действующими  причинами, образуя  замкнутый  круг, из  которого  юридическое  мышление  не  может  найти  выход, сколько  бы  времени  ему  на  это  не  отводилось. Можно  поражаться  тому, с  какой   неиссякаемой  энергией  на  протяжении  множества  веков  люди  пытаются  объяснить  пороки  и  недостатки  общественной  организации  слабой  активностью  человеческого  интеллекта  и  воли, с  каким  упорством  убеждают  они  самих  себя, что  до  желаемого  совершенства  остается  всего  лишь  несколько  решительных  шагов  либо  рывков,  надо  только  осмелиться   их  осуществить. И  хотя  эта  погоня  за  “синей  птицей”  счастья, социального  благоустроения  кажется  бесконечной, она, видимо,  не “утомляет” человечество, так  как  в  самом  процессе  стремления  к  совершенному  или, хотя бы, к  более  совершенному, чем  то,  что  есть  здесь  и  сегодня, заложены  начала  упорядочения, организации  и  реорганизации  социальных  систем.  А  это  вовсе  не  мало!

Чем  же  привлекательны  научные  парадигмы  для  юристов  и  всех, кто  постоянно  задает  себе   вопрос, что  такое  право  и  правовое  регулирование?  Да  тем  же, что  вызывает  интерес  к  ним  со  стороны  механиков, технических  специалистов, естествоиспытателей,  движимых  извечной  мечтой  освоить  окружающий  мир, полностью развернуть  его  в  сторону  человека, приспособить  его  к  человеческим  стремлениям. Сделать  это  можно  в  процессе  накопления  точных  знаний  о  природе  и  обществе, открытия  либо  создания  управляемых  систем  и  подсистем, действующих  как  в  высшей  степени  надежная  машина. Если  мировое  пространство и  время плотно  заполнить  подобными  машинальными  системами, подвластными, послушными   человеку, то  мир  станет  комфортной  обителью  для  людей, в  нем  всё  будет   определенно  и  предсказуемо, из  процессов  его  развития  исчезнут  элементы  стихийности, случайности.  Этот  соблазнительный  идеал  придавал  силу  и  до  сих  пор  еще  укрепляет  (правда, уже  в  снижающейся  мере)  общественный   авторитет   науки, точного  знания, практического опыта, наблюдения, эксперимента. Право  не  должно  быть  исключением  из  физической  картины  мира, его  надо  понять  и  объяснить  как  естественный (естественно- исторический)  факт, объективный  по  характеру  и  происхождению, как  систему, управляемую  в  соответствии  с  его собственными  природными, объективными  законами.  Юристы  Нового  времени  убеждены, что  за  всякой  законодательной  формулой   стоит  объективность  фактов  и  закономерностей, которая  с  помощью  науки  и  научной  методологии  переходит  в  область  субъективного, точнее, субъективно – рационального. Многие  теории  ХIX  и  XX  столетий, среди  которых   можно  назвать  большинство  версий  юридического  позитивизма, правового  реализма, социологических  учений  (М.Вебер, Р. Паунд, Т. Гейгер  и  др.), исходили  из  методологического  постулата, согласно  которому  приоритет  объективного  над  субъективным  в  праве  принципиально  не  отличается  от  соотношения  этих  начал  в  физике, химии, геологии, астрономии, биологии  и  т. д.

С  истинно  просвещенческим  энтузиазмом  этот  постулат  утверждался  в  раннем  марксизме. В  своих  первых  работах  К.Маркс  горячо  отстаивал  взгляд  на  право, сводимое  к  природному  объекту  исследования. “Законодатель  же  должен  смотреть  на  себя  как  на  естествоиспытателя. Он  не  делает  законов, не  изобретает  их, а  только  формулирует, он  выражает  в  сознательных  положительных  законах  внутренние  законы  духовных  отношений. Мы  должны  были  бы  бросить  упрек  законодателю  в  безграничном  произволе, если  бы  он  подменил  сущность  дела  своими  выдумками. Но  точно  также  и  законодатель  имеет  право  рассматривать  как  безграничный  произвол  тот  случай, когда  частные  лица  хотят  осуществить  свои  капризы  наперекор  сущности  дела”10.  Но  что  такое  “всеобщая  связанность  сущностью  дела”, если  не  объективно – необходимый  императив  объективных  законов  и  закономерностей, образующих  материальную  и  духовную  “плоть” права?  Законодатель  должен  видеть  право  в  самой  действительности, ибо  то  содержание  закона, которое  он  выражает  в  акте  государственной   воли, дано самими  общественными, в  особенности  экономическими,  отношениями. Видит  ли  он  это  право  или  желает  его  видеть – это  и  есть  сакраментальный  вопрос  для  организации  правового  регулирования. Вполне  возможно  и  часто  так  случается,  что  объективное  правовое содержание, принимая  форму обычая  и  входя  в  социальные  привычки, фактически, явочным  порядком  действует  без  санкции  или  до  получения  санкции  со  стороны  законодательного  органа  государства.

Таким  образом,  в  марксизме согласно  научной   традиции  Просвещения проводится  мысль  о  наличии  в  сфере  правового  регулирования   объективных (не  зависимых  от  человеческого  сознания, бессознательных)  законов  права, которым  должен  соответствовать, но  часто  не  отвечает  юридический  закон.  Соотношение  между  ними,  полагал К. Маркс, есть  отношение  сущности  и  её  видимости: “ Видимость  противоречит  сущности.  Видимостью  тут  является   сознательно  установленный  закон  государственного  строя  а  сущностью его       бессознательный  закон, стоящий  в  противоречии  к  первому.  Сознательно  установленный  закон  тут  не  выражает  того, что  заложено  в  природе  вещей; напротив, он  составляет  противоположность  этой  последней”11.  Данное  суждение, как  мы  видим, воспроизводит  по  сути   дела ход  естественно – правовой  мысли, которая  также относится  к  юридическому  закону  как  видимости   идеального закона  или  нормы, видимости, которая  сплошь  и  рядом  бывает  обманчивой.  Не  случайно  многие  интерпретаторы    марксистской  концепции  права  характеризовали  её  как  “социологизированную  версию  естественного  права”. Обязанность  законодателя  по  отношению  к  объективно  данному  праву  сводится  к  тому, чтобы  правильно  его  познать, верно определить  границы  его  действия, сформулировать  в  государственном  законе  точно без  идеологических  искажений. Что  касается  акта  государственной  воли, то “в роли  подлинного  закона  он  выступает  тогда  лишь, когда   в  его  лице бессознательный  естественный  закон  свободы  становится  сознательным   государственным  законом”12. Позднее  в  работах  основоположников  марксизма  акценты  в  понимании  права  сместились  в  сторону  идеолого – критического  отношения  к  правовому  регулированию, осуществляемому   в  форме  закона  и  посредством  законодательства.  В  сущности  общество  знает  только  один   закон  —  юридический  акт, созданный  государством, оно  реально  ощущает  единственную  всеобщую  командную  волю —  волю  законодателя, которую  к  тому  же  не  так  трудно  представить  как  “свободную  волю”.  Она, по  видимости, и  выступает  в  качестве  главного  фактора  образования  права. Вследствие  этого  правовое  регулирование  становится   способным  приобретать   идеологизированный  характер, в  его  стратегию  закладывается  “иллюзия, будто   закон  основывается  на  воле  и  притом  на  оторванной  от   своей  реальной  основы, свободной  воле. Точно  так  же  и  право  в  свою  очередь  сводят  затем  к  закону”13.  Парадокс  заключается  в  том, что  идеологический  отрыв  закона  от  действительности  зачастую  бывает  оправданным, но, конечно, с  точки  зрения  тех  социальных  сил, в  интересах  которых  осуществляется  курс  правового  регулирования. Обычно   иллюзии  полезны  тем, кто  их  создает  и  культивирует. Идеологическая  квалификация  закона  нисколько  не  ставит  под  сомнение  практическую  его  значимость; напротив, за  ней, как  правило, скрывается  источник   усиления  действия  закона  в  определенных  исторических  обстоятельствах. Парадигмы  марксистского  учения  о  праве  не  являются  исключительно  марксистскими, они  вошли  в  состав  множества  социологических  и  юридических  конструкций,  разделяются  учеными  многих  методологических  направлений, их  можно  принимать  или  не  принимать, развивать  или  отвергать,  но  нельзя  без  ущерба  для  науки  игнорировать, как  это  делается  сейчас  в нашей  юридической   литературе.

В  поисках  объективных   начал  правового  регулирования  весьма  своеобразным  путем  шел  Макс  Вебер, теоретико- правовые  уроки  которого,  в  сущности,  слабо  усвоены   современной  юриспруденцией. В  отличие  от  раннего  К. Маркса  он  был  полностью  свободен  от  элементов  натурализма  в  понимании  права, такие  выражения  как  “естественный  закон”, “подлинный  закон  свободы”  никакого  значения  для  него, очевидно, не  имели. Исходным  понятием  концепции  права, развиваемой  М. Вебером, является  господство  как  неизменная  форма  человеческого  общежития, тогда  как  правовое  регулирование  в  его  упорядочивающем  смысле  есть  способ утверждения  определенного  исторического  типа  господства.  Поскольку  для  последнего  всегда  важно, чтобы  одни  люди  подчинялись, повиновались  другим, постольку   ведущая  регулятивная  функция  права  состоит  в  том, чтобы  принуждать;  право  есть  инструмент  господства  и  принуждения. По  М. Веберу,  право  — это  порядок, внешне  гарантированный   возможностью  морального  или  физического  принуждения, осуществляемого  особой  группой  людей, в  чьи  непосредственные  функции  входит  охранять  порядок  или  предотвращать  нарушения  его  действия  посредством  применения  силы14. Но  господство  и  принуждение  суть  феномены, находящиеся  целиком  в  сфере  субьективного, волевого и  человеческого.  В  чем  же  тогда  состоит  объективный  момент  в  праве  и  регулировании  общественных  отношений  юридическими  средствами? Веберовская  социология  видит  этот  момент  не  столько в  сущности, сколько  в  процессе  развития  права, в  его  исторической  динамике, в возрастающей   рационализации  практического  действия  юридических  норм  и  институтов  в  условиях  вызванного  прогрессом  науки  и  техники  особого  исторического  типа  социальных  отношений — правового  господства. Он  пришел  на  смену  раннему  харизматическому  типу  господства, когда  право  в  качестве  упорядочивающего  фактора  общественной  жизни  не  могло  быть  рациональным, получая  действительность  и  силу  из  сакральных  источников, от  обожествленных  вождей  и  пророков, “живых  оракулов”  и  мудрецов.  Правовой  мир, основанный  на  высшем  пророческом  откровении  или  на  непогрешимых  указаниях  харизматических  лидеров, был  метафизическим, иррациональным, но  только  таким  он  мог  восприниматься  людьми  древних  традиционных  культур. Смена  типов  господства  явилась  объективным  историческим  фактом, имеющим  значение  гигантского  переворота  в  человеческой  культуре. Магическое  уступило  место  рациональному; наступила  эра  всеобщих  и  безличных  форм, внешних  соответствий  и  рассчетливых  санкций,  которые  создают  у  человека  впечатление, что  теперь  он, руководствуясь  строгой  логикой  правового  господства,  подчиняется  инструкциям  и  законам, а  не  произволу  отдельных  людей.

Читая  М. Вебера, можно  составить  представление  о  рационализации  как  поистине  чудодейственном  процессе, благодаря  которому  правовое  начало  высвобождается  из – под  власти  эзотерических  таинств и   мистических  сил, выходит  на  чистую, светлую  дорогу  разума, вымощенную  строгими  и  беспристрастными  логическими  формулами, подобными  тем, которые  входят  в  текст  современных  юридических  законов. Мир  рационализированного  права  — это  мир  практического  опыта  и  научных  знаний.  В  нем  образуется  корпорация  профессионалов, чиновников – бюрократов, практикующих юристов, которые  специализируются  в  сфере  удовлетворения  растущих  правовых  потребностей  общества: “Увеличивающая  потребность  в  опыте  и  специальном  знании  практиков  права  и  вместе  с  тем  импульс  к  рационализации  права   вообще  целиком  проистекают  из  возросшего  значения  процесса  обмена  благами   и  сопровождающих  его  правовых  интересов”15. Именно  практическая  необходимость  поддерживает  и  усиливает  формальный  рационализм  права, придает  силу  процессам  юридической  рационализации. В  современном  праве, полагал  М. Вебер,  формальная  рационализация  достигает  впечатляющей  высоты, в  нем  преобладают  генерализированные, предельно  обобщенные  нормы, в  которых  содержательная  конкретность  норм  древнего  права  заменена  формализованной, типовой  ситуацией, позволяющей  регулировать  огромное  множество  жизненных  случаев, подпадающих  под  действие  данной  нормы. Перенесение  акцента  с  содержания  на  форму  регулируемых  явлений  приводит  систему  права  к  состоянию  объективизма, формальной  объективации  регулятивных  средств, в  результате   чего   право, которое  находится  в  центре  борьбы  стремящихся  к  господству  интересов, выступает  как  нейтральный  элемент  социального  строительства  и  развития.  Формальная  рационализация есть  объективность   социально – научного  познания, означающая   “ценностную  нейтральность” (свободу  от  оценок),  независимость  права  от  идеологий  и  политических  пристрастий.  Стало  быть, М. Вебер,  как  и  К. Маркс, осуждает  идеологизацию  права, считает, что  субъективизм, волюнтаристские  приемы  и  просто  произвол  законодателя  могут  ввергать право  в  состояние  иррациональности, но  он, в  отличие  от  марксистских  представлений о  буржуазном   законодательстве  как   идеологическом  творчестве, направленном  на  фабрикацию  иллюзий, высказывает   оптимистические  предположения  относительно  стратегии  правового  регулирования,  в  целом  позитивно  оценивает  перспективы  формальной  рационализации  права.

Вообще  говоря,  научная  стратегия  правового  регулирования  давалась  юристам  не  без  трудностей  и  осложнений. Так, уподобление  юридических  законов  природным  закономерностям  привязывало  право  к  слепой  объективной   необходимости   столь  жестко, что  приходилось  вводить  в  научный  оборот  не  совсем  научные  категории  вроде  свободы  воли  или  определять  право  через  философское  понятие  свободы.  Зажатое  в  тисках  реальной  необходимости, право  ностальгически  стремилось  к  метафизике  свободы. Господство  рационализма  в  праве  так  же оказалось  менее  триумфальным, чем  это  представлял  себе  М. Вебер. Вступив  на  стезю  научного  развития, юриспруденция  часто  находится  на  распутье  между  наукой  и  идеологией, точно  установленным  фактом  и  ценностью, нередко  поддается  “обаянию”  иллюзий, фантазм, мифотворчества. И  все  же,  в  общем  и  целом,  в  течение  последних  нескольких  столетий  юристы  добросовестно  и  не  без  успеха  пытались  организовать  систему  правового  регулирования, правотворческую и  правоприменительную  практику  на  строгих  научных  основаниях. Они  стойко  переносили   трудности, вызванные  жесткими  рамками  рационалистических  методологий, находили  гибкие  подходы, вводили  исключения  из  правил, прибегали  к  многочисленным  фикциям  и  условностям, искали  разумные  решения  при  выборе  альтернатив  и  т. п.

Крупным  прорывом  в  понимании  природы  права  явилось  применение  в  юридических  исследованиях  системного  подхода  и  системного  анализа, и, прежде  всего, вытекающий  из  общей  теории  систем  вывод, согласно  которому право, правовое  регулирования  —  это  не  механизм, не  конгломерат  отдельных  структур, не  агрегат рационально соединенных  элементов, приводимый  в  движение  конструктором  или  инженером  (законодателем  или  правоприменителем), но  открытая  динамическая  система, обладающая  качествами  единства  и  целостности, активно  взаимодействующая  со  средой, социальной  и  природной.  В  сознании  юристов  механические  закономерности, заметно  проявлявшие  себя  в  рамках  юридико – догматической  методологии, были  потеснены  общими  законами  организации  открытых  систем, постоянно  обменивающихся  информацией со  средой.  Обмен осуществляется по  каналам  прямых  и  обратных  связей которые  составляют  многолинейный, разнофакторный  процесс, где  нет излишне  жесткой  детерминации,  возможности  антиципировать  будущее  без  риска  ошибиться, натолкнуться  на  нечто  непредвиденное. Под  воздействием  системного  подхода  исконная  привычка  юристов  искать во  всем закономерном элементы  тождественности, принимать в  рассчет  законосообразное  поведение  участников  правовых  отношений, претерпела  изменения; юрист  научился  придавать  серьезное  значение  вероятностному  развитию  событий, санкционировать  и  обеспечивать    их  нормальный, естественный  ход  там, где  раньше  он  стремился  извне  управлять   процессами  по  четко  заданной  программе.  В  результате  этого  методика  правового  регулирования  стала  более  разнообразной  и  гибкой, в  практику  входят  новые  “свободные”  правовые  формы, расширяется  действие  принципа  диспозитивности,  усиливается  начало  интерактивности  во  взаимодействиях  юридических  субъектов. Возможно, что  юриспруденция  в  поисках  более  совершенных  методов  и  приемов  регулирования  воспользовалась  не  всеми  полезными  уроками, которые  дает  общая  теория  систем. Но  и  сама  она, судя  по  всему, не  пришла  еще  в  более  или  менее  завершенное  состояние, четко  не определила  свои  методологические  позиции  в  отношении  общественных  наук. Она  не  претендует  на  право  представлять  общую  картину  мира. Во  всяком  случае  Л. фон  Берталанфи, ведущий  авторитет  в  области  теории  систем, заявлял: “Один  из  важных  аспектов  современной  научной  мысли  состоит  в  том, что  мы  более  не  признаем  существования  уникальной  и  всеохватывающей  картины  мира. Все  научные  построения построения  являются  моделями, представляющими  определенные  аспекты, или  стороны, реальности”16. Мир, понимаемый  как  множество  разнородных сфер  действительности, тесно  связанных, но  не  сводимых  друг  к  другу,  не  дает  оснований  строить  унифицированую  науку  на  базе законов  физики, но  в  перспективе  единая  наука  все  же  может  быть построена, если  в  её  фундамент  будут  заложены  изоморфные  законы, действующие  в  различных  областях  знания. “Это  означает, что  можно  говорить  о  структурном  сходстве  теоретических  моделей, которые  применяются  в  различных  областях  науки”17. Отсюда  следует: не  один  и  тот  же  всеобщий  закон  регулирует  разнообразные  сферы  общественной  жизни, а  в  каждой  из  них  действуют  свои  системообразующие  законы, которые  находятся  в  отношениях  подобия, являются  аналогами  друг  друга  и  не  более  того. Если  отвлечься  от  различий  и  несходств, то  этого, видимо,  достаточно  для  построения  единой  теоретической  модели, пригодной  для  решения  проблем социального  регулирования, но  она  будет  далека  от  механически  связной, математически  точно  просчитываемой  модели, которая  свойственна  классической  картине  мира.  Между  точностью  и  строгой  тождественностью  займут  свое  “законное   место”  подобие, сходство, аналогия, допускающие  некоторую, иногда  весьма  значительную, приблизительность; рядом  с  необходимостью  встанут  вероятность и  случайность. Сегодня  юристам  говорят, что  непреложных “железных  законов”  нет, в  природе  и  обществе  их  никогда  не  было  и  не  будет.  Как   отнесутся  творцы  и  применители  права  к  этой  “благой  вести”  от  современной  науки, какие  выводы  из  нее  извлекут, покажет  время.

Примечания:

1 Вебер  М.  Избранные  произведения. с. 637.
2 Декарт  Р. Метафизические  размышления.//  Декарт  Р.   Избранные  произведения.  М., 1950, с. 376 – 377.
3 Ортега-и-Гассет  Х.  Что  такое  философия?  М., 1991, с. 9.
4 Пригожин  И., Стенгерс  И.  Порядок  из  хаоса. Новый  диалог  человека  с  природой.  М., 2001, с. 21.
5 Пригожин  И.  Конец  определенности. Время, Хаос  и  Новые  Законы  Природы. М., 2001,  с. 32.
6 Вернадский  В. И.  Научная  мысль  как  планетное  явление. М., 1991, с. 205.
7 Эйнштейн   А.  Мотивы  научного  исследования  //  Эйнштейн  А. Собрание  научных  трудов. Том  IV, М., 1967, с. 40,  153 – 154.
8 Там  же, с. 200.
9 Law  in  Everyday  Life. Ed. by   Sarat  A. and   Kearns R.  Ann  Arbor.  1995,  p.  3 – 4, 6.
10 Маркс  К.  и  Энгельс Ф.  Соч., т.  1,  с. 162. 
11 Там  же, с.282 – 283.
12 Там  же, с. 63.
13Маркс  К.  и  Энгельс  Ф.  Соч., т. 3, с. 63.
14 Вебер  М.  Избранные  произведения. М., 1990, с. 640.
15 Weber  M.  Rechtssoziologie. Aus  dem  Manuscript  hrsg.  von  Winkelmann  J.   Neuwied, 1960, s.  196.
16 Bertalanffi  L.  von.  General  System  Theory.  A  Critical  Review. //  General  Systems.  1962,   Vol.  VII,  p. 4.
17 Садовский  В. Н.  Общая  теория  систем  Л. фон  Берталанфи: некоторые  итоги  полувекового  развития. // Субъект, познание, деятельность.  М., 2002, с. 646.

Монография опубликована в 2006г. в сборнике «Правовая политика и пути совершенствования правотворческой деятельности в Российской Федерации» (Ответственный редактор – директор Центра правовых исследований и развития законодательства, доктор юридических наук, профессор кафедры истории и теории государства и права Российского университета дружбы народов Н. С. Соколова). Работа выполнена  при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 02-03-00065а.

Логотип Центра правовых исследований и развития законодательства

info@centrlaw.ru

© Все права защищены 2021